Читать книгу "Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева"

Как смотрел на происходящее Пушкин? В черновике стихотворения "Олегов щит" он писал:

И [дале] двинулась Россия И юг державно облегла И пол-Эвквина вовлекла [В свои объятия тугие].

У Российской империи "тугие объятья", вовлечет — рад не будешь. Очень близко к "Недвижному стражу". Так ли поэт мыслил теперь? И да, и шире. Поэтому в основной текст стихи не вошли.

Но общество — газеты, журналы, салонные разговоры — оставалось на удивление легковерно. Обнаруживало только то, что ему показывали, о чем говорили те немногие, кто говорить умел.

Поэтому-то Паскневич не хотел ссориться с Пушкиным. Если видел в Тифлисе, то даже терпел выходки, которые, например, для Воронцова вовсе не выглядели бы смешными. "Резко бросилось мне в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека, — рассказывал спустя годы князь Е.О. Палавандов. — Он показался мне с растрепанной головой, непричесанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был испачкан… Он за стол не садился, закусывал на ходу. То подойдет к графу, то обратится к графине, скажет им что-нибудь на ухо, те рассмеются, а графиня просто прыскала от смеха… Даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час, чтобы ходить к главнокомандующему… А тут — помилуйте — какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его".

Зверем, конечно, Паскевич не был. Это у грузинского князя вырвалось по старой памяти о Ермолове. Вот с кем не стоило заигрывать. Придавит лапой и не заметит. А Иван Федорович, зная о расположении государя к поэту, ласкал его и держал при себе, что, как утверждали друзья, Пушкину порядком надоело.

По словам В.Д. Вальховского, командующий даже приказал поставить поэту палатку возле своей ставки. Но Пушкин предпочитал общество старых приятелей или "рыскал" по лагерю, так что посыльные от Паскевича иногда не находили его. "При всякой же перестрелке с неприятелем, во время движения войск вперед, Пушкина видели всегда впереди скачущих казаков прямо под выстрелы. Паскевич неоднократно предупреждал Пушкина, что ему опасно зарываться так далеко, и советовал находиться во время дела непосредственно при себе, точь-в-точь как будто адъютанту. Это всегда возмущало пылкость характера и нетерпение Пушкина… Он, как будто нарочно, дразнил главнокомандующего и, не слушая его советов, при первой возможности скрывался от него и являлся где-нибудь впереди в самой свалке сражения".

Между тем Иван Федорович отвечал за поэта головой. И хотел из этих хлопот извлечь выгоду. Хотя Пушкин еще ни с одним из покровителей не ужился. Ославил не одного, не двух порядочных людей. Не по злобе, а по горячности и из легкомыслия.

Первой жертвой, еще до южной ссылки, нал Алексей Орлов. Ему сочинили неприличные стихи про размер достоинства. Вторым стал брат опозоренного великана — Михаил, искренний друг поэта, но "обритый рекрут Гименея". Бедняге тоже досталось за невесту — Екатерину Раевскую, — в которую якобы был влюблен Пушкин, впрочем, как и в остальных сестер. Еще раньше их пострадал генерал Н.М. Сипягин, с Пушкиным вовсе не знакомый, но вздумавший жениться на сестре его лицейского приятеля. Тут не угодила плешь, едва прикрытая "лаврами". Потом еще страшнее — Воронцов. "Полуподлец, полуневежда".

Досталось и генералу Киселеву. Павлу Дмитриевичу, начальнику штаба 2-й армии. За что? Бог знает. И либерал, и умница. И жену к поэту не ревновал. Любовницу, кстати, тоже. И вел себя при знакомстве ласково. Обещал помочь с возвращением в столицу: старые-де связи при дворе. Тем не менее: "…он придворный,/ Обещанья ему не стоят ничего".

Сколько бы потом Киселев ни сделал, а сделал много — вся реформа по освобождению государственных крестьян на его плечах, — так и остался "придворным", чьим словам нельзя верить. Одной строкой по репутации, как бритвой по горлу.

"НЕ ПЛЕНЯЙСЯ БРАННОЙ СЛАВОЙ"

Правы были те, кто советовал Паскевичу: осторожнее. Не послушался, захотел виршей. А как иначе? Все учились на Ломоносове с Державиным. На "Взятии Хотина", на "Осени при осаде Очакова". Но ныне-то времена не одические. Поэты в конец обленились. По примеру лорда Байрона с властью в ссоре. Никого, кроме себя, не хвалят. А как красиво бы звучало: "Одна на переход Кавказского корпуса через Саганлу"! В первой строке был бы сам командующий, а по левую руку от него пушки над кручами, а по правую казаки на горной тропе выше облаков… Не сложилось.

И дело не в том, что подвиги подчиненных Паскевича были бледнее подвигов солдат Румянцева и Суворова. Литературная традиция со времен Матушки Екатерины II изменилась. Уже полвека ода вышла из моды. А критическое расположение ума в нее вошло. Нет, конечно, прихлебатели напишут. Но поэты первого ряда — никогда. Вывих души. А может, и времени в целом.

Так что не получил Паскевич од. Какими бы орлами не "взвивались его соколы"[11]. За всю экспедицию поэт выдавливал стихи по капле. Среди них "Из Гафиза", написанное 5 июня 1829 г. в "лагере при Евфрате", содержало очень странное обращение:

Не пленяйся бранной славой, О красавец молодой! Не бросайся в бой кровавый С карабахскою толпой… Но боюсь среди сражений Ты утратишь навсегда Скромность робкую движений, Прелесть неги и стыда!

Кому это адресовано? Кто "красавец молодой"? "После отъезда Государя и особенно во время осады Шумлы и Варны, — сказано в отчете III отделения за 1828 г., — фрондирующие старались посеять беспокойство, постоянно утверждая, что Государь увлечется войной, что гражданские дела начали ему надоедать". Пушкин, еще недавно сам "фрондировавший" и продолжавший оставаться очень близким к названным кругам, отразил в мнимом переводе "Из Гафиза" эти толки.

"Прелесть неги" перекликается с "природы голос нежный" из послания "К друзьям". Тогда под "нежностью" понималась способность государя к милосердию. "Среди мечей" он мог огрубеть и утратить ее.

Предостережение понятно. Но как сохранить стыдливость в походах и дипломатических игрищах, где никто робость не простит, а, напротив, примет за неопытность и обведет вокруг пальца? Возможно, его величество в первой робости своих "движений" и был мил поэту. Но его время, как и время самого Пушкина, текло вперед.

Второй непосредственный отклик на события вокруг — "Делибаш", помеченный 7 сентября. Ярко. А главное — с натуры.

Делибаш! Не суйся к лаве, Пожалей свое житье; В миг аминь лихой забаве: Попадешься на копье.

Эй, казак! Не рвися к бою: Делибаш на всем скаку Срежет саблею кривою С плеч удалую башку.

Н.И. Ушаков описывал "первый и последний военный дебют любимца Муз на Кавказе" 14 июня в долине реки Ижан-Су: