Читать книгу "Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман"

Его деятельность в последние месяцы нацистского режима, его великая операция по спасению евреев и его контакты с графом Бернадотом подробно описаны во многих книгах и не связаны с его жизнью в Риме, поэтому я хочу с благодарностью распрощаться с ним. Во время массажа он причинял мне боль, которую только мазохист может назвать приятной, а я никогда не был мазохистом. Тем не менее он спас меня от опасной операции, которую рекомендовали мне многие медицинские специалисты, и я буду вечно в долгу у него и у его великого китайского учителя.

Галеаццо Чиано дал в честь Керстена незабываемый прощальный ужин. Поскольку он, к огромному сожалению Керстена, не мог ему заплатить, то подарил ему самую большую из всех своих фотографий в огромной серебряной раме, которую я добыл ради этого случая. Эта рама сама по себе была целым состоянием. Керстен уехал из Рима без денег, но совсем не бедным. В Берлине ему не запретили брать подарки, поэтому его чемодан был забит рулонами шелка для рубашек, фотографиями в рамках, одеждой, подарочными наборами от дам из гольф-клуба и множеством коробок с его любимым шоколадом и глазированными орехами из магазина Розати на Виа Венето.

Чиано пригласил на ужин главным образом излеченных Керстеном людей. Дородные министры и финансисты, нервное напряжение которых он сумел снять или хотя бы уменьшить, в последний раз обнимали своего спасителя. Дамы, страдавшие от мигреней и избавившиеся от них, улыбались ему, а герцоги, которых Керстен вылечил от модных болезней вроде радикулита или подагры, подходили попрощаться. Граф занимал два этажа в доме на прелестной Виа Анджело Секки. Приемные комнаты, располагавшиеся на первом этаже, представляли собой странную смесь стилей. Самыми лучшими вещами здесь были китайский фарфор и величественная картина Игнасио Сулоаги, которую подарило Чиано испанское правительство. К сожалению, шампанское к обеду было прислано его коллегой Риббентропом. Каждое Рождество оно прибывало сюда в ящиках из обширных подвалов «Дома Хенкеля», принадлежавших семье фрау фон Риббентроп. Если бы ее муж продолжал служить представителем американской фирмы, а не посвятил себя внешней политике, мир был бы избавлен от многих бед, а мы, как с ехидцей заметил наш хозяин, пили бы не немецкий «Зект», а настоящее французское шампанское.

После обеда атмосфера, как обычно, была самой непринужденной. Графиню Эдду окружила группа молодых людей, а граф по очереди обнял графиню, принцессу и сексуальную дамочку, которая не принадлежала ни к какому древнему роду. Почетный гость, похожий на Будду, поглощал горы конфет и, с моей помощью, развлекал публику сплетнями о жизни представителей различных королевских и княжеских домов, которых он лечил, и в особенности рассказами о легендарной скупости голландской королевы-матери. Он благоразумно избегал говорить о Гиммлере, но мы все поняли, что он обладает над ним большой властью. Полицейский атташе Каплер не был приглашен на обед, что очень способствовало оживленному разговору.

Я несколько раз бывал в доме Чиано. Я сопровождал Гиммлера и фон Шираха, когда они приходили сюда, а порой меня приглашали и как частное лицо. Эдда Чиано-Муссолини всегда производила на меня огромное впечатление. Она была настоящей дочерью своего отца, которого напоминала и внешностью, и манерой поведения, несмотря на слухи о том, что ее отцом был русский эмигрант, с которым Муссолини познакомился в Швейцарии в ту пору, когда еще был социалистом. Она была очень умна, капризна, словно дикая кобыла, и отличалась породистым уродством, но ее глаза освещали все, на что падал их взгляд. Мне до сих пор приятно вспоминать, как в августе 1943 года, когда эти глаза потухли, я смог отплатить за гостеприимный прием, который мне всегда оказывали в доме Чиано, обеспечив Эдде возможность бежать.

В начале весны 1940 года настроение Муссолини напоминало настроение жеребца, который слышит сигнал трубы, возвещающий о начале охоты, но предпочитает еще ненадолго задержаться в теплой конюшне. Он читал доклады Боккини о реальных настроениях народа, которые становились раз от разу все более пессимистическими, – а может, и не читал, кто знает? Король, двор и руководители армии безудержно льстили Чиано, засыпая его комплиментами и справедливо считая олицетворением антивоенного фронта. Они ошиблись только в отношении силы его убеждений и его мужества. В эту наполненную слухами весну, в последние месяцы мирной жизни Италии, король мог бы объявить себя главнокомандующим армией и флотом, убедить Чиано встать на его сторону и, если потребовалось бы, заставить Муссолини уйти в отставку. Недостаточно только надеяться на лучшее будущее, надо своими руками создавать это будущее, а Виктор-Эммануил, как и Чиано, не был готов к решительным действиям. Чем ближе становилась война на Западе, тем больше нервничали и колебались итальянские руководители. Наконец, 18 марта 1940 года, когда в Риме цвела мимоза, два диктатора встретились в Бреннере. Нет смысла говорить, что в горах шел снег, и я до сих пор содрогаюсь, вспоминая эту встречу. Итальянский лидер, гораздо более умный, человечный и яркий, чем Гитлер, слушал бесконечные разглагольствования своего коллеги из Германии со смешанным чувством мрачной покорности и завистливого восхищения. Во время путешествия он сообщил нам, что ему приснился удивительный сон, как это всегда бывает в критические моменты его жизни. К сожалению, он не рассказал нам, что это был за сон, но упомянул, что перед урегулированием вопроса о Фиуме ему приснилось, будто он переходит вброд реку. Это мало прояснило картину, и мы промолчали, теряясь в догадках. Встреча в Бреннере, которая так ничего и не прояснила, явилась началом «молчаливого периода» в жизни Бенито Муссолини. Отправляясь на совещания и конференции, проводившиеся до его падения в июле 1943 года, он всегда был настроен весьма решительно, намереваясь высказать свою точку зрения и заставить фюрера прислушаться к голосу разума, но от одного вида своего коллеги, который оказывал на него гипнотическое воздействие, он терял дар речи. Это было поистине патологическое состояние, которое мог бы устранить массаж Феликса Керстена. Ахиллесовой пятой Муссолини было все, связанное с войной, – а здесь Гитлер во всем превосходил старого вояку. Он завораживал своего онемевшего друга отчетами о военных приготовлениях, демонстрировал свою мощь с помощью статистики и хвастал победами, а дуче, к его огромному сожалению, ничего не мог ему противопоставить.

Этот односторонний характер их отношений очень удручал меня, но мой перевод не был тому виной. В конце концов, я же не мог переводить того, чего не было сказано. Лучше всего первую встречу этого «молчаливого периода» охарактеризовал зять Муссолини: «Муссолини в ярости оттого, что большую часть времени говорил один Гитлер. Он собирался многое сказать ему, но вынужден был в основном молчать. Это никак не соответствует его роли диктатора, не говоря уж о роли «старшего» среди диктаторов».

Западные страны очень встревожились, узнав об этой встрече, но граф Чиано поспешил сообщить своему старому другу сэру Перси Лорену, что ничего достойного внимания не произошло. Я, в свою очередь, мог бы рассказать, что на обратном пути случилось очень важное событие. Дуче, вновь обретший способность говорить, показал на крупные снежные хлопья и заявил, что для того, чтобы превратить своих итальянцев в воинственный народ, ему потребуется завалить снегом всю Италию, до самой Этны.