Читать книгу "Образование Маленького Дерева - Форрест Картер"

Когда мы выходили из комнаты, налетел ветер и с силой захлопнул окно. Леди вздрогнула и обернулась. Преподобие тоже обернулся и поглядел на окно. Я понял, что пришла весть обо мне, — из гор.

Моя кровать была в самом углу. Она стояла отдельно от всех остальных, кроме одной, которая была довольно близко к моей. Комната была большая, и в ней жило двадцать или тридцать мальчиков. Большинство из них были старше меня.

Мне было назначено помогать подметать комнату каждое утро и каждый вечер. Я справлялся с этим легко, но когда я недостаточно тщательно подметал под кроватями, леди заставляла меня переделывать заново. Что случалось довольно регулярно.

На кровати рядом с моей спал Уилберн. Он был намного старше меня. Ему было, может быть, лет одиннадцать. Он говорил, что двенадцать. Он был высокий и худой, и все его лицо было в веснушках. Он сказал, что его никто никогда не усыновит и ему придется здесь оставаться до тех пор, пока ему не будет почти все восемнадцать лет. Уилберн говорил, что ему на это наплевать. Он сказал, когда он выберется из приюта на волю, он непременно вернется и сожжет приют.

У Уилберна одна нога была короче другой. Это была правая нога, и она смотрела внутрь, отчего ее пальцы задевали левую при ходьбе, и вся его правая сторона как бы подпрыгивала.

Мы с Уилберном никогда не играли с другими во дворе. Уилберн не мог бегать, а я, наверное, был слишком маленький и не умел играть. Уилберн сказал, что ему на это наплевать. Он сказал, что игры — для младенцев. И это правильно.

Пока все играли, мы с Уилберном сидели под большим дубом в самом углу двора. Иногда, когда мяч улетал далеко во двор, я подбегал и ловил его, потом бросал обратно мальчикам, игравшим в игру. Бросал я хорошо.

Я разговаривал с дубом. Уилберн этого не знал, потому что я не говорил словами. Дуб был старым. С приходом зимы он потерял почти все говорящие листья и говорил обнаженными на ветру пальцами.

Он сказал, что ему очень хочется спать, но он не заснет, потому что должен послать деревьям гор весть о том, что я здесь. Он сказал, что отправит ее с ветром. Я попросил его передать Джону Иве. Он сказал, что так и сделает.

Я нашел под деревом голубой шарик. В него можно было смотреть, и если смотреть одним глазом и закрыть другой, было видно насквозь, и все казалось синим. Уилберн объяснил, что это такое, потому что я никогда не видел шарика.

Он сказал, что в шарики не смотрят, их бросают о землю; но если бы я его бросил о землю, кто-то отнял бы его у меня: ведь кто-то его потерял.

Уилберн сказал, кто нашел, смеется, кто потерял, плачет; одним словом, пусть все катятся к черту. Я положил шарик в мешок.

Время от времени все мальчики выстраивались в шеренгу в вестибюле, и леди и джентльмены приходили на них смотреть. Они выбирали, кого усыновить. Седовласая леди, которая нами распоряжалась, сказала, что я не должен становиться в шеренгу. В которую я и так не становился.

Я наблюдал за ними сквозь дверной проем. Можно было сразу определить, кого выбирали. Перед тем, кого хотели взять, останавливались и заговаривали с ним, потом все шли в приемную. Никто никогда не заговаривал с Уилберном.

Уилберн говорил, что ему на это наплевать, но ему было не наплевать. Каждый день, когда предстояло построение, Уилберн надевал чистую рубашку и штаны. Я наблюдал за Уилберном.

Когда он стоял в шеренге, он всегда улыбался всем, кто проходил мимо, и прятал свою короткую ногу за другую. Но с ним не заговаривали. Каждую ночь после построения Уилберн писал в постель. Он говорил, что делает это нарочно. Он говорил, что хочет им показать, что он думает об их проклятом усыновлении.

Когда Уилберн писал в постель, на следующий день седая леди заставляла его выносить матрас и одеяла во двор и класть на солнце. Уилберн говорил, что ему наплевать. Он говорил, что если ему будут слишком докучать, он нарочно будет писать в постель каждую ночь.

Уилберн спросил меня, что я буду делать, когда вырасту. Я ему сказал, что буду индейцем, как дедушка и Джон Ива, и буду жить в горах. Уилберн сказал, что будет грабить банки и приюты для сирот. Он сказал, что будет грабить еще церкви, если только обнаружит, где они держат деньги.

Он сказал что, скорее всего, будет убивать всех, кто содержит банки и приюты для сирот, но меня не убьет.

Уилберн по ночам плакал. Я никогда не подавал виду, что об этом знаю, потому что он засовывал в рот одеяло, из чего я понял, что он не хочет, чтобы об этом кто-нибудь знал. Я сказал Уилберну, что, скорее всего, он сможет вылечить ногу, когда выберется из приюта на волю. Я подарил ему свой шарик.

Службы в часовне шли вечером, в сумерках, перед самым ужином. Я не ходил в часовню и пропускал ужин. Что давало мне возможность смотреть на звезду Собаки. В комнате, на полпути к двери от моей кровати, было окно, и в него звезда Собаки была очень хорошо видна. Она восходила в сумерках, сначала как едва заметное мерцание, потом, по мере того как темнела ночь, становилась ярче и ярче.

Я знал, что бабушка и дедушка на нее смотрят. И Джон Ива. Каждый вечер я около часа стоял у окна и смотрел на звезду Собаки. Я сказал Уилберну, что если ему захочется когда-нибудь пропустить ужин, он может смотреть со мной, но его заставляли ходить в часовню, и он не хотел отказываться от ужина. Он ни разу не смотрел на звезду Собаки.

Поначалу, в первые несколько раз, я целый день пытался что-нибудь придумать, чтобы вспомнить вечером, но потом оказалось, что в этом нет надобности.

Нужно было только смотреть, ничего больше. Дедушка послал мне напоминание о том, как мы с ним сидели на вершине горы, наблюдая рождение дня, и солнце касалось льда и искрилось. Я слышал его так ясно, будто он стоял рядом: «Она оживает!» И я, стоя у своего окна, отвечал: «Да, сэр, она оживает!»

Мы с дедушкой, глядя на звезду Собаки, снова были на лисьей охоте с Малышом Блю и Крошкой Ред, старым Рипитом и Мод. Мы так смеялись над старым Рипитом, что нам чуть не стало плохо.

Бабушка посылала напоминание о сборе корней и о случаях, когда она просыпала сахар в желудевую муку. И о том, как однажды она поймала нас с дедушкой на четвереньках посреди кукурузного поля, мычащими старому Сэму.

Она послала мне картину моего тайного места. Все листья опали и лежали на земле, коричневые, бурые и желтые. Красный сумах окаймлял тайное место, как кольцо огненных факелов, которое не впустит внутрь никого, кроме меня.

Джон Ива посылал мне картины оленей на высокой земле. Мы с Джоном Ивой смеялись, вспоминая, как я положил лягушку ему в карман. Картины Джона Ивы становились размытыми, потому что у него было сильное чувство, и оно было на что-то направлено. Джон Ива был в гневе.

Каждый день я следил за облаками и солнцем. Если было облачно, я не мог смотреть на звезду Собаки. Когда это случалось, я стоял у окна и слушал ветер.

Меня записали в школьный класс. Мы изучали счет, который я уже знал, потому что меня научил мистер Вайн. Учением заведовала высокая толстая леди. Она считала, что надо делать дело, и не соглашалась терпеть никаких глупостей.