Читать книгу "Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас"

Такой окольный способ похвалить Маргарет, когда она уже лежала на смертном одре, разочаровал Энрике и вновь привел его в состояние раздражения. Он знал, что Дороти не специально была так скупа на похвалы. Энрике наконец-то понял, что Дороти и Леонард были не эмоционально холодны, а эмоционально скованны; их сдержанность не означала отсутствие любви. Тем не менее настало время пересилить себя. Энрике хотел, чтобы они наконец преодолели свою хроническую застенчивость. Его раздражение возрастало по мере того, как день воспоминаний шел к концу. Энрике особенно возмущало, что Дороти ни слова не сказала о своей дочери как о художнице. Наконец, после нескольких часов, проведенных перед большим портретом Грегори и Макса, висевшим над кроватью Маргарет, Дороти заметила:

— Я никогда не видела этой картины.

Энрике ожидал, что она скажет, что портрет хорош, или хотя бы отметит, как хороши на нем ее внуки. Вместо этого она просто повторила:

— Нет, этой я не видела.

— Вы не видели очень многих ее работ, — не сдержался Энрике.

— Она меня никогда не приглашала! — Дороти подскочила, как ужаленная, что в переносном смысле было правдой. — Ты никогда меня не приглашала. — Она повернулась к Маргарет. — Я хотела прийти. Помнишь? Я сказала, что хочу посмотреть твои работы, а потом сходить с тобой на ланч. Рядом с твоей мастерской много галерей, разве не так, Маг? Ты помнишь? Я сказала, что хочу прийти, посмотреть твои картины, потом мы бы сходили на ланч, и ты показала бы мне все эти новые галереи. Но ты так меня и не пригласила, — повторила Дороти, словно это она была лишенной внимания маленькой девочкой, а Маргарет — ее равнодушной матерью.

Дороти стояла на носках, прямая и настороженная, как птица на жердочке. Рукой она опиралась на спинку кресла, в котором сидел ее муж, печально глядя на дочь. Их сыновья сидели на складных стульях в ногах кровати Маргарет. Двое богатых успешных мужчин средних лет. Но и они виновато опустили подбородки, словно и их обвиняли в том, как несправедливо Маргарет обошлась с матерью. Сама Маргарет в изумлении уставилась на Дороти, озадаченная ее жалобами. Глаза на истощенном болезнью лице казались огромными, тело было совсем маленьким, бледная кожа могла соперничать прозрачностью с торчащими из ее груди пластиковыми трубками. Некоторое время все молчали.

Энрике внезапно понял, насколько мать и дочь чужды друг другу. Дороти ждала объяснений Маргарет, хотя — и все это знали — это была одна из их последних встреч. Дороти была очень закрытым человеком, вопрос был очень личным, и тем не менее она задала его в комнате, полной людей — правда, все они были членами ее семьи. Боялась ли Дороти, что наедине Маргарет может ранить ее своим ответом? Безусловно, во время болезни Маргарет всячески старалась держать мать на расстоянии, но все в семье, включая, как подозревал Энрике, саму Дороти, были ей за это благодарны. Страдания матери, которая оказалась бессильна перед тем, что происходило с ее ребенком, лишь делали ситуацию для всех еще более болезненной. Маргарет прекрасно знала о главной особенности характера собственной матери: той надо было все контролировать, только так она чувствовала себя спокойно, — но никто не мог контролировать болезнь.

Но почему Маргарет соблюдала дистанцию и тогда, когда все еще было хорошо? Энрике казалось, что ответа именно на этот вопрос мать добивается от Маргарет. Десять лет назад она горько жаловалась, что они с Маргарет совсем не так близки, как ее приятельницы со своими дочерьми, и даже зашла так далеко, что обвинила Маргарет в отсутствии «чувства семьи». Маргарет, будучи гораздо более преданной дочерью, чем большинство ее подруг, была обижена и рассержена.

— Моя мать не умеет быть мне подругой, — сказала она Энрике.

Это замечание показалось Энрике верным. Однако он не думал, что Дороти искала дружбы дочери. Он считал, что она была обижена, что Маргарет больше с ней не советуется.

Когда-то Маргарет охотно обращалась к матери за советами. Когда родились Грегори, а потом Макс, она консультировалась с Дороти по всем связанным с детьми вопросам. Спустя десять лет после их свадьбы она попросила у матери помощи во время крупного экономического кризиса, разразившегося вскоре после того, как сама Маргарет бросила работу, чтобы посвятить себя воспитанию детей. Именно в тот момент карьера Энрике, и без того не блестящая, окончательно дала сбой, в течение года он вообще ничего не заработал. Дороти помогла не только деньгами. Она нашла новую няню, когда та, что у них работала, пострадала в автомобильной аварии. Она отговорила Маргарет вновь устраиваться на работу, тогда как все их друзья считали, что она должна это сделать, чтобы Энрике было не так тяжело. Дороти настаивала, что Энрике с их финансовой помощью со временем сможет решить эту «проблему» — так она называла его неспособность заработать писательством достаточно денег, чтобы прокормить семью.

— Он творческий человек, — говорила она. — У таких людей доходы то падают, то взлетают. И они ничего не понимают в деньгах, — добавила она, хотя это совершенно не относилось к делу и только возмутило Энрике.

Дороти видела, что он всеми силами пытается заработать, и не винила его. Ее дочь сделала выбор, и Коэны считали своим долгом быть рядом, что бы ни случилось. Дороти, с ее свободным временем и деньгами Леонарда, смогла залатать трещины, которые Энрике и Маргарет нанесли собственному браку, напрасно пытаясь воссоздать традиционную модель крепкой семьи 50-х годов. Словом, Маргарет получила то, что хотела: свободу воспитывать детей, пользуясь при этом услугами приходящей с девяти до пяти помощницы.

Как только молодая мама Маргарет призналась, что им нужна помощь, Дороти бросилась их спасать: мальчиков не пришлось переселять в общую маленькую спальню, они не пошли в бесплатную государственную школу, она избавила их от тысячи других неприятностей и неудобств, подстерегающих юных ньюйоркцев. Но она не остановилась на достигнутом. Она хотела, чтобы Маргарет сломала весь сложившийся уклад, и все решала за нее: начиная с того, какую часть их белья теперь стирала домработница, и заканчивая тем, что Грег, которому медведь на ухо наступил, должен был отныне посещать уроки игры на скрипке по методу Сузуки — тогдашний писк моды среди дочерей приятельниц Дороти из Грейт-Нека. Она ворчала, почему они проводят лето в Мэне, где не было «таких людей, как они». Она не одобрила, когда Маргарет решила бесплатно помогать в только что открывшемся магазине, а позже не могла понять, зачем дочь сняла мастерскую для занятий живописью и не пошла на курсы по рисунку. Ведь именно так поступали друзья Дороти, которые хотели начать рисовать.

Дороти совала нос во все, даже самые незначительные дела дочери с такой же любовной назойливостью, с какой вмешивалась в жизнь своих друзей. Она не знала, что даже Энрике не разрешалось заглядывать в те тайные уголки, где Маргарет решала, чем еще заняться или от чего отказаться из набора ее разнообразных интересов. Когда Маргарет была подростком, ей пришлось оттолкнуть мать: только так у дочери появилась возможность роста. Дороти не понимала, что было определяющей чертой характера Маргарет: она хотела быть главной, а командовать собственной матерью не могла. Ни когда Маргарет была еще школьницей, ни позже, когда стала зрелой женщиной, женой и матерью, Дороти не понимала, почему дочь намеренно отдаляется от нее, и всегда воспринимала это довольно болезненно. Энрике же видел, что Маргарет иначе переживала эти две фазы их отношений. Она считала, что была послушной и преданной дочерью, а когда попыталась стать матери задушевной подругой, столкновение двух настолько разных натур сделало дружеские отношения невозможными.