Читать книгу "Молчание сфинкса - Татьяна Степанова"

До недавнего времени свою жизнь в Лесном и близкую дружбу с Романом Валерьяновичем Салтыковым он считал редкой удачей. Прежде ему везло не всегда и не во всем. С семнадцати лет он пытался жить так, как подсказывали ему его желания и возможности. Но получалось это не ахти как, потому что желания сильно опережали возможности.

Леша Изумрудов перебрался в Питер из Выборга, где родился, вырос и закончил школу, где учился играть в клубном музыкальном кружке на фортепьяно и гитаре. Перебрался в надежде устроиться в какую-нибудь начинающую молодежную рок-группу, пусть и не раскрученную, но продвинутую. За хорошие музыкальные данные его с ходу взяли сразу в две. Но питерские рокеры были нищие, как церковные крысы. У них не было пока ни спонсоров, ни приличной аппаратуры, ни приглашений в ночные клубы. И случилось так, что на этом отрезке своей молодой жизни Леша Изумрудов от всех городским соблазнов вкусил лишь горечь разочарований. Питался основном сухими суповыми концентратами и китайской лапшой из пакетиков и, когда все это стало у него поперек горла, решил, что так существовать больше нельзя и начал искать иные пути, по мере сил приспосабливаясь к окружающему неласковому миру.

Объявление в интернетовском чате с фотографией в полный рост свело его с рекламным агентством «Балтия». Однако предложение, поступившее оттуда, не было связано ни с рекламированием товаров, ни с демонстрацией одежды.

В принципе, до этого момента Леша Изумрудов не рассматривал свою внешность как нечто такое, что поможет ему как-то устроиться и пробиться наверх. Но в «Балтии» сидели дальновидные многоопытные деловые циники. И они сразу сбили с Леши Изумрудова этот постмладенческий флер невинности, объяснив все по бук вам: вот так и вот так. Вот так одна ставка в у…, а вот так — совсем другая.

Но с Салтыковым Леша познакомился не через агентство. Случай свел их или судьба — как знать? Словно в безбрежном океане отыскали они друг друга в Интернете. Салтыков в каждый свой приезд в Россию из Франции обязательно посещал Северную Пальмиру. Программа у него была обширной — Эрмитаж, Мариинский театр, филармония, Царское Село, Петергоф, где его предок некогда был так счастлив объятьями юной Екатерины… И непременно Михайловский замок. Салтыков изыскивал возможности его посещения, даже когда он был закрыт для туристов. В роду Салтыковых среди многочисленных легенд жил и миф о прямом родстве с Павлом Первым.

Михайловский замок в Петербурге, как и Лесное под Москвой, всегда притягивали Салтыкова как магнитом.

В Интернете он с завидной настойчивостью искал для себя «спутника и друга, молодого, интеллигентного, обладающего вкусом и тактом, привлекательного внешне и желательно блондина, чтобы разделить всю сладость путешествия по Северной Пальмире и приятно провести время».

Когда они вот так случайно встретились в Петербурге год назад, Леша Изумрудов и не предполагал, что это начало больших перемен в его маленькой жизни. Понимать он начал, когда они с Салтыковым переехали сначала в Москву, потом в Лесное и когда Салтыков объявил, что принял окончательное решение развестись с женой. Это были памятные дни для них обоих. Майские, июньские, июльские ночи, жаркие, слишком короткие…

Их было так отрадно и так больно вспоминать особенно теперь, когда нормальной жизни в Лесном практически не стало. Леша Изумрудов все чаще обращался мыслями к тому времени, когда здесь, в стенах усадьбы, была психиатрическая больница. Психушка. Все знали, что в этой больнице когда-то было совершено убийство. Леша Изумрудов порой пытался представить себе, как именно это было, где — в центральной ли части дома, в левом ли флигеле, где все еще продолжались реставрационные работы, или же…

Однажды ночью он проснулся от странного ощущения. Ему приснился кошмар, но он никак не мог его вспомнить, хотя и пытался. Напрягал память изо всех сил. Сосредоточивался — казалось, это так важно, просто необходимо. Казалось — вот-вот он уловит то, что ускользало, увидит то, что видел перед тем, как очнулся в кромешной темноте с бешено колотящимся сердцем и испариной на лбу, но…

Сон не позволял вспомнить себя. Уходил. И это Лешу Изумрудова почему-то сильно беспокоило и даже пугало.

А затем несколько раз по ночам случалось так, что он опять и опять просыпался в холодном поту. Лежал, дышал, чутко прислушивался к тишине и темноте. Все чудилось ему — он не один в комнате. Вот скрипнет пол, колыхнется штора, хлопнет незакрытая форточка…

Но все было тихо в доме. И от этой могильной тишины сердце Леши начинало колотиться так, словно он, распростертый на кровати, полусонный и неподвижный, бежал, мчался как марафонец, спасаясь и прячась от кого-то. Кого?

Однажды он не выдержал этой ночной гонки — это было в такую же дождливую и непроглядную осеннюю ночь, — сделал над собой усилие. Буквально сбросив себя с постели, поднялся, вышел в коридор и… наткнулся в темноте на белую фигуру, безмолвно припавшую к соседней двери.

Леша пережил шок" новее разъяснилось мгновенно. Привидение обернулось Долорес Дмитриевной Журавлевой, одетой в белую ночную пижаму и шлепанцы. Она стояла у двери в комнату своего сына Вали.

Наутро Изумрудов рассказал обо всем приятелю. От Вальки у него не было секретов. Они как-то сразу подружились, сблизились. У Вальки был деятельный характер — по крайней мере, так считал Изумрудов. И еще его подкупало в Вальке то, что тот относился к нему абсолютно нормально, по-мужски, как к равному. Выслушав рассказ о ночном происшествии, Валька только хмыкнул и совершенно спокойно пояснил, что «мать сильно переживает, потому что догадывается о вас с патроном».

— Она и за меня поэтому боится, — сказал он насмешливо. — Как бы и меня патрон, когда тут, в Лесном бывает, не охмурил. Вот она и проверяет, где я ночью — у себя ли в кроватке бай-бай.

Несмотря на всю дружбу, это объяснение произвело на Лешу гнетущее впечатление. И он дал себе слово, что и с Журавлевой теперь будет вест" себя предельно осторожно.

С женщинами вообще следовало быть начеку; Женщины, по мнению Изумрудова, вились вокруг Романа Валерьяновича как мясные мухи, с ними все было ясно. Они жужжали, гундосили, ныли о своей любви, а хотели денег и только денег. В них не было ничего высокого, благородного, жертвенного. Ничего привлекательного. И музыку современную продвинутую они не переваривали. Леша помнил, как зло отозвалась однажды покойная Наталья Павловна о его любимейшем клипе группы «Ногy свело». Он и Валька фанатели от «Ноги». Особенно от этой их песни — помните? «Люди больше не услышат наши юные смешные голоса…» Валька, например, мог раз по пятьдесят вдень прокручивать этот диск, уплывая мыслями куда-то далеко-далеко…

Но то был Валька. А то были женщины. Они как курицы рылись вдвоем домашнем хозяйстве, в тряпках, в сплетнях, в мужиках, в диетах, модных журналах. Музыки, стихов, новых пьес они не понимали. И вообще в них было что-то такое, что Лешу отталкивало, возможно, все они были заражены слепой жаждой обладания мужчиной и тем, что ему принадлежало.

А еще отталкивала, пугала Изумрудова женская ненависть. С ней он сталкивался и прежде не раз. Но в Лесном ему пришлось особенно солоно. У каждой обитательницы Лесного, как он считал, ненависть эта проявлялась по-разному. Покойная Филологова, например, внешне относилась к нему невозмутимо, но очень уж им командовала: принеси то, подай это, рабочие ждут, съезди за этим. Она помыкала им как рабом. Долорес Дмитриевна им тоже командовала вовсю и вдобавок еще «оберегала от его дурного влияния» Вальку. Может быть, ничего этого и не было на самом деле, но ему это чудилось, казалось, а значит…