Читать книгу "Земля волшебника - Лев Гроссман"

Худшим в этой ситуации было то, что никто из нас не нуждался в Филлори так, как Мартин. Фионе было, думаю, все равно — она уже вырастала из Филлори. Джейн, для которой Филлори началось в пять лет, принимала его как должное. Благочестивая Хелен смирилась бы с любым решением овнов: да будет воля твоя, то есть ваша. Если бы ее выгнали вон, она нашла бы в этом своего рода мученическую отраду.

Я сам никогда не думал, что это надолго. Ожидал конца ежедневно и ежесекундно. В каком-то смысле мне даже стало бы легче.

Может быть, Мартин просто жил без Филлори дольше нас всех, хорошо помнил, что это значит, и понимал, какой драгоценный дар нам достался. У нас были друзья и в реальном мире — у Мартина нет. Он рисовал в учебниках филлорийские гербы и крылатых медведей, которые кружат порой над Куриными Зубами. Пренебрегал спортивными играми при всех своих способностях к ним. Обливал презрением все реалии этого мира и даже есть стал плохо, как будто лишний кусок пастушьего пирога мог навсегда оставить его в земной юдоли, как Персефону в подземном царстве. Он жил только ради Филлори, но оно не отвечало ему взаимностью.

Во взрослой жизни я знал многих алкоголиков и узнавал в них, верных пророках равнодушного бога, некоторые черты Мартина. Филлори разлюбило его, зато Пловер любил по-прежнему. Что бы ни происходило в Белом Шпиле, в Даррас-хаусе Мартин оставался фаворитом номер один. Любовь к нему Пловера была, можно сказать, обратно пропорциональна чувствам Эмбера и Амбера — во всяком случае, только его мистер Пловер приглашал к себе одного, без нас. Мартин никогда мне не рассказывал, как проходят эти их приватные ланчи и чаепития, но особого удовольствия от них явно не получал. Часто возвращался оттуда мрачнее тучи, а иногда и вовсе отклонял приглашение.

Теперь, как человек взрослый и опытный, я невольно задаюсь вопросом, не было ли в интересе Пловера к моему брату чего-то дурного. Такие мысли напрашиваются сами собой, но, поскольку они оба умерли или все равно что мертвы, не будем думать о них плохо и предположим, что Пловер питал к умному и чувствительному мальчику, практически сироте, чисто отеческую или менторскую привязанность.

И все же… Я только раз спросил Мартина, о чем они с Пловером говорят, и он сказал, как отрезал:

— Если он позовет тебя одного, не ходи. Никогда не бывай один в этом доме.

Мартин даже обещание с меня взял, но Пловер меня не позвал ни разу.

Тогда я думал, что Мартин просто хочет сохранить свой особый статус — теперь мне кажется, что он пытался меня уберечь. Я не видел брата двадцать пять лет, но иногда, размышляя о прошлом, спрашиваю себя: не потому ли Филлори было для него столь насущной необходимостью? Он бежал туда от нашего благодетеля и находил в овнах более мудрых или, по крайней мере, безопасных наставников.

И если это так, то у меня возникает другой вопрос: не потому ли овны, по некой кошмарной иронии, перестали пускать его в Филлори? Мартин бежал от Пловера, но Филлори больше не принимало Мартина, потому что Пловер его осквернил.

Так я думаю теперь, когда вокруг меня сгустились тени минувших лет, но в то время филлорийское солнце стояло в зените, я был ребенком, и никакие тени меня не тревожили.

Тем летом мы часто обсуждали шепотом в наших спальнях загадочное изгнание Мартина, особенно когда его с нами не было. Строили догадки, в чем причина такой немилости и как этому можно помочь.

Мы и с овнами поднимали этот вопрос, но они всегда отвечали „теперь не его время“ или что-то в таком же роде.

Страшно вспомнить, какую чушь мы несли во время этих бесед.

Все в воле овнов, говорила Хелен — кто мы такие, чтобы оспаривать промысел их. Джейн поддерживала ее, о чем, думаю, пожалела, когда подросла. Фиона тоже не хотела восставать против Эмбера с Амбером, но полагала, что если мы все подадим им прошение, то они вернут Мартина или хотя бы скажут, в чем он провинился, и дадут ему шанс исправиться. Мы, как-никак, сослужили овнам большую службу, сражались за них, жизнью своей рисковали.

Непритворно сочувствуя Мартину, мы волновались не только за него — за себя тоже. Он стоял на пороге созревания; мы в этом мало что смыслили, но понимали, что скоро он повзрослеет — а взрослым, насколько мы знали, в Филлори путь заказан. Инстинкт подсказывал нам, что Филлори работает на детской невинности, которая у Мартина почти на исходе и скоро выйдет совсем.

Следом придет черед Хелен, а там и мой. Мы были маленькими эгоистами, как и все дети — только этим можно объяснить, если не извинить, наши дальнейшие действия.

Мартин сделал то, что сделал, но помогли ему мы — из боязни за свое будущее. Мы договорились, что тот, кого в следующий раз позовут, всячески постарается придержать дверь для Мартина. Заклинить эту самую дверь, взять под контроль мост между Землей и Филлори. Может, и не получится, но попытаться стоит. Да, это противоречит чарам, но кто их разберет, эти чары. Иногда это просто слова на бумаге, звуки в воздухе — вопрос лишь в том, кто из нас здесь хозяин, как сказал Шалтай-Болтай».

ГЛАВА 18

«Об этом мы Пловеру никогда не рассказывали.

Скорое открытие портала мы иногда чувствовали заранее: день, ясный и солнечный для всех остальных, для нас заряжался грозовым электричеством. Весь мир словно скручивался, приближаясь к критической точке. Мы заговорщицки переглядывались, дергали себя за уши — это был наш условный знак — и не могли уже ни сидеть смирно, ни читать, ни делать уроки. Напряжение ослабевало, лишь когда кто-нибудь из нас исчезал.

Но иногда Филлори нас дурачило и выдергивало тебя из этого мира, когда ты вообще был не в настроении туда отправляться.

Это случилось как раз в один из таких неожиданных дней, в ленивое воскресенье, когда летнее солнце высасывает из тебя всю энергию. Мы без конца зевали, даже играть не хотелось, а прогуляться до гигантской золотой рыбки в каменном садовом пруду вовсе не представлялось возможным.

Мы с Фионой сидели в библиотеке. Это была занятная комната, в два этажа вышиной, с двумя передвижными стремянками — они хорошо бабахали, если разогнать их как следует и столкнуть, — но как библиотека практически бесполезная. Все шкафы были заперты; мы смотрели на книги сквозь решетку, как на запретный город в джунглях, но добраться до них не могли. Это относилось не только к нам, но и к взрослым: ключи давно потерялись.

От заточения каким-то образом спасся лишь каталог морских раковин, толстенный том, который я едва мог поднять — когда его открывали, корешок издавал звук вроде пистолетного выстрела. Через каждые пятьдесят страниц черно-белых фотографий попадалась одна раскрашенная, и в этих цветных ракушках нам виделось нечто особенное, волшебное, филлорийское.

В то утро мы как раз листали его. Толстые глянцевые страницы, почти резиновые на ощупь, слиплись от жары, как листья тропического растения. Мы, как всегда, спорили относительно эстетических достоинств раковин разного вида и возможной ядовитости их обитателей. Фиона собралась перевернуть страницу, надеясь, что следующая картинка будет цветная, но ее пальцы повисли в воздухе, словно книга внезапно сделалась полой. Сестра, глядя на меня, дернула себя за ухо. Страницу перевернул ветер, дующий с той стороны, из Филлори.