Читать книгу "Удар в сердце (сборник) - Николай Свечин"

– Что-то тут не так. Кассиры в январе в отпуска не уходят. Годовой отчет надо делать, деньги старые на новые обменивать…

– Саладилов, говорят, запил, – сообщил Лебедев.

– Но зачем тогда сказка про отпуск?

– Увидели, что он не работник, дали ему денег и велели убираться с глаз долой.

– Василий Иванович! – расстроился Алексей. – Вы сами бы отпустили такого свидетеля? Да еще в запое!

Рыковский насторожился:

– Вы нам складку[62] шьете? До ста пёрунов![63] Алексей Николаевич, побойтесь бога! И так на отделении два нераскрытых убийства и одно покушение. Какие у вас для этого основания? Нет, я против!

– Куда же тогда по-вашему делся кассир?

– Да мало ли! К любовнице ушел и сидит там сейчас, водку хлещет.

Лыков так и не смог убедить москвичей в своей правоте. Нет тела – нет дела! Даже умный и честный Лебедев отказался начать дознание.

Следом произошел неприятный эпизод. Лыков сидел в кофейне в Рыбном переулке. Неожиданно вбежал Кошкин и попросил буфетчика разменять рубль. Пока тот возился, посетитель уронил на пол бумажный шарик. Взяв мелочь, артельщик удалился; вид у него был взволнованный.

Лыков подобрал и развернул записку. Там было сказано: «Сегодня ОБП увидел в уборной, как я мою руки. Сразу изменил отношение, подозревает. Что делать?» Сыщик схватился за шапку. Вот балбес! Его же учили, нарочно учили простонародным привычкам!

Надворный советник побежал на Биржу. Собрания там производятся ежедневно с четырех до пяти пополудни. До открытия торгов оставался час. Придет ли Поляков? И вдруг у него успеют спросить о странных привычках крестного? Если Алексей запоздает предупредить Ивана Кондратьевича, тот может и опростоволоситься.

По счастью, Поляков уже был на Бирже. Он сидел в курительной комнате и подписывал бумаги, а перед ним в просительной позе стоял какой-то гешефтер. Заметив сыщика, деловик сразу же вышел в коридор.

– Лятур увидел, как Парамоша мыл руки после уборной, – шепотом сообщил Алексей. – Удивился и что-то подозревает.

Поляков кивнул и вернулся за стол. Все ли он понял? Но разбираться в этом было неудобно: кругом сновали люди, многие здоровались с Иваном Кондратьевичем и косились на Лыкова. Тот не стал искать лиха и ушел.

Вечером он, как всегда через черную лестницу, явился к Кошкину. Тот был возбужден, но весел.

– Ай да крёсненький у меня! – крикнул он шефу.

– Как все прошло?

– Лятур разыскал Полякова на Бирже и спросил: что это за барские манеры у его протеже? А Иван Кондратьевич объяснил: я, мол, сам Парамошу этому научил. Если-де хочешь попасть в услужение в хороший дом, блюди гигиену! И особливо мой руки после отхожих мест. Лучше с мылом!

– Вот умница, – выдохнул Лыков. – А ты? Остолоп! Мы же нарочно касались этого пункта!

– Извините, Алексей Николаевич! Забыл. Трудно за четыре дня переучиться и отказаться от многолетних привычек…

Далее события развивались своим чередом. Новый работник быстро освоил нехитрые обязанности. Он сумел угодить и начальству, и сослуживцам. Парамоша часто заглядывал на первый этаж, то занять щепок для самовара, то просто поболтать со сверстниками. Его интерес был понятен. Ловкач явно не намеревался застревать в артельщиках и потому интересовался чистыми должностями. Служащие охотно делились с обходительным новичком мелкими секретами. Вечером Кошкин рассказывал:

– На первом этаже три кассы. Теперь, как уехал Саладилов, работают только две. Одна для народа, в ней меняют небольшие суммы, и туда всегда очередь. Вторая – для важных клиентов, в ней суммы покрупнее. А самые богатые поднимаются к нам, на второй этаж. Здесь ими занимаются лично Лятур и старший кассир Парфенов. Какие там обороты, мне неведомо.

Или:

– Желтобрюхов сегодня получил выговор от О-Бэ-Пэ. Спустился вниз сердитый и говорит второму директору, Котлубаю: «Он учит меня банковскому делу! Меня – этот клистир!» А Котлубай ему отвечает: «Ах, оставь, пожалуйста! Ты же знаешь, что он сидит тут не для этого!» И оба сразу замолчали.

Лыкова больше всего интересовали, как он выразился, «клиенты второго этажа». Туда ходили люди, имевшие дело лично с Лятуром. Надворный советник предположил, что среди них есть фальшивомонетчики. Причем не те, кого нашел Кречетов, а другие, сторонние. И Лятур замыслил сделать собственный гешефт втайне от хозяина. Взять у них поддельные бумажки и обменять на настоящие, пока идет реформа.

Однако эти встречи проводились без участия артельщика. Он приносил чай и тут же уходил. Но вот как-то вечером, выгребая мусорную корзину, Кошкин нашел лист бумаги. Там было написано:

«Мих. Троф. 30140 * 0,7 = 21098

мне 9042

Гусл. 75000 * 0,7 = 52500

мне 22500

итого 31542 руб.»

Когда он выложил эту находку перед Лыковым, тот думал недолго.

– Вот это интересно!

– Чем? – спросил помощник. – Я ничего в записке не понял.

– Обычно фальшивые деньги меняют на настоящие в половину стоимости. А здесь коэффициент 0,7 – очень высокий! Видать, обмен через банк, под шумок реформы, считается малорискованным, и больше блиноделы[64] не дают.

– А кто эти Мих Троф и Гусл?

– Я думал, ты мне скажешь, кто они. Гусл скорее всего означает Гуслицы, известное гнездо жуликов. Правда, там всех вроде бы повывели, и уже давно. Лет десять, как в Гуслицах тихо. Но кто-то уцелел… А Михаила Трофимовича надо разыскать!

– Утром приходил старик, крепкий, осанистый. Когда я вносил чай, он сказал: «У нас в Иркутске сейчас холода…» Был с мешком!

– В хранилище его водили?

– Водили.

– Подходящий дедушка! В Сибири всегда фабриковали фальшивки. Там их сбывать трудно, поэтому везут в Европейскую Россию.

На другой день Алексей явился в Малый Гнездниковский переулок, чтобы навести справки о купце из Иркутска. В кабинете начальника что-то происходило. Надворный советник заглянул внутрь и увидел занимательную картину. Два авантажных, богато одетых иностранца громко выговаривали Рыковскому с Лебедевым. А те сидели сконфуженные и прятали глаза.

– Что за скандал? – спросил Лыков у надзирателей.

– Мы их привели для удостоверения личности, – пояснили те. – Прописались в «Дрездене», стали деньгами швыряться. Фамилии уж больно чудные. А была телеграмма из Вильно, что два мошенника выдают себя за итальянцев. И вот… Кажись, ошиблись, и не сносить нам теперь головы!