Читать книгу "Как мы принимаем решения - Джона Лерер"

Эволюция нравственности потребовала совершенно нового набора механизмов принятия решений. Мозг должен был развить определенные структуры, которые удерживали бы его от причинения боли другим людям. Вместо того чтобы просто стремиться к большему удовольствию, мозг должен был стать чувствительным к боли и страданиям незнакомцев. Развившиеся для этого новые нейронные образования — совсем недавнее биологическое приспособление. Хотя система мотивации у людей устроена так же, как и у крыс, — каждое млекопитающее зависит от дофаминовой системы, — нравственные участки можно обнаружить только в мозгу наиболее социальных приматов. А люди, конечно, самые социальные приматы.

Самый простой способ исследования уникальных участков мозга, ответственных за нравственность, — при помощи томографа изучать людей в момент принятия ими нравственных решений. Рассмотрим такой изящный эксперимент, проведенный нейробиологом Джошуа Грином из Гарварда. Грин задавал испытуемым ряд вопросов о потерявшем управление трамвае, крупном мужчине и пятерых подсобных рабочих. (Эта ситуация может показаться странной, но на самом деле в основе эксперимента лежит известная философская загадка.) Первый сценарий таков:

Вы водитель потерявшего управление трамвая. Тормоза отказали. Трамвай на полной скорости приближается к развилке. Если вы ничего не сделаете, то вагон поедет налево и переедет пятерых подсобных рабочих, ремонтирующих пути. Все пятеро погибнут. Однако если вы повернете трамвай направо — для этого необходимо нажать на переключатель и повернуть руль, — вы окажетесь на пути, где находится лишь один подсобный рабочий. Как вы поступите? Готовы ли вы вмешаться и изменить путь трамвая?

В этой выдуманной ситуации 95 % людей соглашаются с тем, что с точки зрения нравственности допустимо повернуть трамвай. Решение — простая арифметика: лучше убить как можно меньше человек. Некоторые философы-этики заявляют даже, что аморально не повернуть трамвай, так как бездействие приведет к смерти еще четырех человек. Но как насчет такого сценария?

Вы стоите на пешеходном мостике рядом с трамвайными путями. Вы видите, как потерявший управление трамвай на полной скорости приближается к пяти подсобным рабочим, ремонтирующим пути. Все пятеро погибнут, если трамвай не остановить. Рядом с вами на мостике стоит очень крупный мужчина. Он перегибается через перила, наблюдая за тем, как трамвай с грохотом несется на рабочих. Если вы подкрадетесь к этому мужчине и слегка толкнете его, он перевалится через перила и упадет прямо на пути. Так как он очень крупный, он не даст трамваю убить подсобных рабочих. Столкнете ли вы мужчину с мостика? Или позволите умереть тем пятерым?

Жестокие факты, конечно, остались такими же: один мужчина должен умереть, чтобы пятеро остались в живых. Если бы этические решения были продиктованы исключительно рациональными причинами, то человек поступил бы одинаково в обеих ситуациях и с такой же готовностью столкнул бы мужчину с моста, с какой повернул бы трамвай. И тем не менее почти никто не хочет сам бросать другого человека на трамвайные рельсы. Два решения приводят к одинаковому результату, но при этом одно из них нравственное, а второе — убийство.

Грин утверждает, что столкнуть крупного мужчину на рельсы кажется неправильным действием, потому что в таком случае убийство совершается непосредственно и напрямую: вы используете свое тело, чтобы причинить вред его телу. Грин называет это личной нравственной ситуацией, так как она непосредственно включает в себя другого человека. Когда же вам просто нужно повернуть трамвай на другой путь, вы сами непосредственно никому вреда не причиняете — вы просто поворачиваете колеса трамвая; произошедшее в результате этого убийство кажется косвенным. Это безличное нравственное решение.

Этот мысленный эксперимент демонстрирует интересный факт: расплывчатое нравственное различие — разница между личным и безличным решениями — встроено в мозг человека. Неважно, в каком обществе вы живете или к какой религии принадлежите: два различных сценария с трамваем запускают два отдельных механизма. В первом случае, когда испытуемого спрашивали, стоит ли поворачивать трамвай, включался механизм рационального принятия решений. Сеть участков мозга оценивала альтернативу, передавала свой вердикт дальше, префронтальной коре, и человек выбирал очевидно лучший вариант. Мозг быстро осознавал, что лучше убить одного человека, чем пять.

Однако когда испытуемого спрашивали, готов ли он толкнуть мужчину на рельсы, активировалась другая сеть участков мозга. Эти складки серого вещества — верхняя височная извилина, задний отдел поясной извилины и средняя лобная извилина — отвечают за интерпретацию мыслей и чувств других людей. В результате испытуемый автоматически представлял себе, что почувствовал бы несчастный мужчина, падая навстречу смерти на проходящие внизу пути. В голове испытуемого возникала яркая картина того, что происходило в голове у этого мужчины, и, как следствие, он делал вывод, что толкать его — страшное преступление, даже если таким образом и можно спасти жизни других людей. Испытуемый не мог объяснить этого нравственного решения — внутреннего адвоката смущала непоследовательность, однако он не колебался. Мысль о том, чтобы столкнуть человека с моста, просто ощущалась как что-то неправильное.

Хотя в рассказах о дарвинистской эволюции часто подчеркивается аморальность естественного отбора (все мы гоббсовские животные, которых заставляют выживать эгоистичные гены), наша психологическая реальность гораздо менее жестока. Мы не ангелы, но мы также и не испорченные гоминиды. «Наши предки, приматы, — объясняет Грин, — вели крайне социальную жизнь. Они развили ментальные механизмы, отвращающие их от всех тех гадостей, которыми в противном случае они могли бы с интересом заняться. На такие вещи, как уклонение от уплаты налогов, эта базовая нравственность приматов не распространяется, однако она отлично понимает, что сталкивать приятеля со скалы нехорошо». По его словам, нарушение личной нравственности может быть грубо описано как «я делаю больно тебе» — идея, достаточно простая для того, чтобы ее понял примат.

Это богохульная идея. Верующие полагают, что моральный кодекс создан Богом. Он был передан Моисею на горе Синай в виде списка распоряжений, вырезанных в камне. (Как писал Достоевский, «если Бога нет, значит все дозволено».) Но этот культурный рассказ меняет местами причину и следствие. Нравственные эмоции существовали задолго до Моисея. Они записаны в мозгу приматов. Религия просто позволяет нам систематизировать эти основанные на интуиции знания и превратить моральные принципы эволюции в простую систему законов. Вы только взгляните на десять заповедей. После того как Бог предъявляет ряд религиозных требований — не поклоняйся идолам и всегда соблюдай субботу, — он начинает отдавать нравственные приказы. Первый приказ лежит в основе нравственности приматов: не убий. Затем идет короткий список нравственных дополнений, которые изложены в терминах причинения вреда другому человеку. Бог не просто велит нам не лгать — он требует не произносить ложного свидетельства на ближнего твоего. Он запрещает не только абстрактную зависть, он приказывает, чтобы мы не желали «жену, раба, вола и осла» нашего соседа. В Ветхом Завете Бог понимает, что самые сильные наши нравственные эмоции порождаются в ответ на личные нравственные сценарии, поэтому он оформляет свои инструкции подобным образом. Детали десяти заповедей находятся в соответствии с деталями развившегося нравственного мозга.