Читать книгу "Щит земли русской - Владимир Буртовой"

— Не уйти тебе, поганый! — сшиб последнего всадника уже почти на краю суходола. Печенег мягким кулем скатился по склону туда, где в разных позах, скрючившись или вытянув руки и ноги, лежали его соплеменники.

— Ну вот… — как бы подытоживая результат скоротечной схватки, которая длилась, быть может, не более двух минут, проговорил Могута, перевел взгляд с мечущихся по суходолу коней и неподвижных их бывших хозяев на черный, стрелами утыканный челн — не челн, а ощетинившийся рассерженный еж! И охнул от неожиданности — оба ратника лежали в челне недвижно. Над телами, наклонно, торчали несколько стрел с черными оперениями.

— О бог неба! Неужто побиты, и я не сумел им помочь!

Не выпуская лука из руки — как знать, вдруг да еще откуда наедут другие печенеги? — побежал склоном суходола к Днепру. Утопая в песке, а потом и по колена в воде, добрался до челна и, стиснув от горя зубы, помутненными от отчаяния глазами посмотрел на ратников. У младшего возрастом — еще и борода не отросла приличная — все лицо залито кровью: ему стрела ударила в правый висок, и он лежал на спине, прикрывшись от мертвых, как и он, врагов двумя щитами. Старший полусидел, привалившись спиной к борту челна, словно прибитый стрелой к доскам сквозь правое плечо. По епанче, одетой поверх кольчуги, сочилась кровь, из-под бармицы, сдвинутой при падении со лба на затылок, ниспадая на лицо, выбились длинные русые волосы.

— Брате! — негромко позвал Могута, боясь тронуть ратника за локоть, выставленный поверх борта челна. — Брате, ты жив?

Ратник медленно открыл глаза, голубые и мутные от боли. Постепенно взор его просветлел, он сделал попытку выпрямиться на скамье, но лицо сморщилось так, что он сам вряд ли бы узнал в этот миг себя, доведись посмотреться в медное зеркало…

— Как сын мой, Ляшко, в крещении Глеб… Жив ли? — и застонал, едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть, а по щекам вторично прошла гримаса нестерпимой боли. — Боже, словно тупым топором все кости в плече мне переломали! Так что же с Глебом?

— Ему печенеги голову стрелой пробили, — тихо ответил Могута, страшась, что от этой вести ратник и вовсе лишится сознания, потому торопливо добавил: — Надобно укрыться в кустах и перевязать тебе рану. В челне и на виду опасно оставаться, как бы другой дозор не наехал сюда. Мне одному от десятерых не отстреляться из лука.

Ратник прикрыл глаза, из которых потекли горькие слезы утраты сына, видно было, хотел перекреститься по новой вере, и не смог поднять руку выше пояса, она тут же упала, словно кто перерезал ратнику сухожилие в локте.

— Помоги, брате, Глеба из челна поднять… В земле бы укрыть от хищных птиц, — попросил старший ратник, а сам едва смог подняться на ноги, стиснув зубы до белизны в скулах. Могута поднатужился, обеими руками взял ратника за торс, почти вынул из челна и помог пройти по песку к суходолу, из которого, напуганные чужими людьми, вынеслись печенежские кони.

— Худо выйдет, когда кони к табуну прибегут, — заметил ратник, проводив сожалеющим взглядом темно-рыжего, с черным хвостом коня, который последним мелькнул над гранью зеленого суходола и светло-голубого, в редких облаках, неба, а Могута тем временем бережно перевязывав его рану. — Нам бы теперь в седло, да и ходу далее отсюда.

— Знамо дело, догадаются печенеги, что побиты дозорные… Ну вот, теперь кровь уймется, тебе легче будет. Минет три-четыре дня, и о печенежской стреле вспоминать забудешь… Сиди, я сам Глеба вынесу, — решил Могута, смахнул ладонью пот со лба и возвратился к челну. Сам рыл неглубокую могилу для Глеба, благо земля под кустом была не такой уж твердой, а когда засыпали ратника и положили сверху три отыскавшихся поблизости камня, Могута решительно охватил стонущего нового товарища за пояс, повел к челну.

— Садись на скамью, я толкну челн… По времени пора бы находникам поблизости объявиться.

Столкнуть легкое суденышко было нетрудно, Могута уперся руками в борт и, едва не перевернув челн, счастливо взобрался на него, ухватил мокрыми руками оба весла и начал грести, огибая злосчастную отмель. «Кабы не это препятствие, глядишь, ратники ушли бы от печенегов, а теперь вон как дело перевернулось…»

Полуприкрыв веками глаза, ратник некоторое время молчал, словно собирался с мыслями, потом сказал, что прозывается он Первушей, по той причине, что среди многих детей у родителя он был первым. При крещении дали новое имя Иоанн, но это второе имя, будто платно с чужого плеча, никак не прилегало к душе.

— Боже, как мне жарко становится, будто под солнцем червень-месяца[59]сижу… — прошептал Первуша и левой рукой провел по лицу, на котором выступили капли пота. — Над нами месяц ревун[60]начался, а жарко…

Могута, не переставая грести изо всех сил, мельком глянул на ратника, спросил, лишь бы не молчать:

— Что же ты так-то бездумно сунулся к берегу, под печенежские стрелы? Эге-ге, позри, брат Первуша, а вон и наши недруги объявились! Во-она, от леса широко едут! Спас бог неба, да и Перун не выдал на погибель!

Первуша, а он сидел спиной к корме челна, с усилием повернул голову, боясь потревожить рану: по высокому берегу Днепра наметом скакали до сотни всадников. Вот они приметили челн, вынеслись на кручу, пытались стрелами догнать русичей.

— Лови сокола в небе, а рыбу в Днепре! — пошутил Могута, направляя челн по течению. — А я и не спросил, в какую сторону тебе плыть надобно? К Родне, должно?

Первуша кивнул головой, тихо пояснил, что они с Глебом плыли вдоль берега, укрывшись густым туманом, а потом туман так нежданно разметало ветром, что они не успели выйти на стремнину… А тут еще эта издали неприметная отмель!

— К вечеру пристанем на луговую сторону Днепра, заново перевяжем тебе рану, да об ужине подумаем, — пообещал Могута. И не стал повторять вопрос, куда и с какой целью плыл Первуша. Коль не сказывает, знать есть тому причина. Он греб, стараясь гнать челн по течению как можно быстрее, поглядывал на правый берег реки — печенеги шли за ними угоном, но то и дело вынуждены были оставлять речную, оврагами изрытую кручу, уклоняться в сторону, где стеной высились могучие деревья, над кронами которых кружились птицы, издали казавшиеся пчелиным роем, не более размером.

— Скоро утомятся, — негромко сказал Первуша, искоса посмотрел на желтый обрыв Днепра, сверху окаймленный зеленью трав и кустарника. — Счастливы мы с тобой, Могута, что не сыскалось у находников своих челнов.

«Да, прав ты, Первуша, — согласился мысленно Могута, равномерно поднимая и опуская весла на пологие днепровские волны. — Однако плыву я прочь и от моего потаенного жилища на поляне, и от печенежского стада, возле которого мыслил удачливо поохотиться… Но не бросать же человека в беде! Так думаю, что неспроста он пустился по Днепру в сторону Родни, не своей волей. Придет время — объявит об этом сам… Но волнует меня его рана, вон как лицом покраснел Первуша, и пот постоянно течет. Жар в теле у него, не иначе. Довезти бы до Родни, а там сыщется знаемый человек, вылечит ратника».