Читать книгу "Женщины да Винчи - Анна Берсенева"

Имело значение только то, что они уже лежали на какой-то новой поверхности, которую Белка не видела и даже не чувствовала – ей казалось, что она лежит прямо на воздухе, и Костя тоже.

Не было у них голода друг к другу и жажды телесной не было в том, как они друг к другу прильнули, а была только любовь – беспримесная. С такой любовью прильнули друг к другу первые люди, созданные по образу и подобию своего создателя, в этом не было никаких сомнений.

Такие вещи становятся ясны только по опыту, вот что Белка сейчас поняла, и без собственного опыта вера в эти вещи бывает злой и беспощадной – доказующей, а с этим единственным опытом – ясной и самоочевидной.

Она все время чувствовала точки своего тела, которых он касался руками; острые, огненные ощущения возникали в этих точках. Неизвестно, знал ли Костя, как действуют его руки, но прикасался он к тем самым местам, из которых расходится по всему телу возбуждение. Нет, вряд ли знал, он не выбирал их, а касался сразу, и Белка сразу взрывалась от его прикосновений, которые даже ласками нельзя было назвать – он играл на ней, как на скрипке, ей всегда было непонятно, как же это скрипач знает, к какому месту скрипки надо прикоснуться, чтобы получился вот этот звук, а не другой, и уже потом она прочитала, что дело в миллиметровой, микронной даже разнице, которая превращает простого скрипача в единственного.

Костя мгновенно превратился в единственного, и отличие его от скрипача было лишь в том, что это произошло даже до того еще, как он коснулся ее тела.

Блестели над нею тревожные темные глаза, штрихи волос расчерчивали лоб между каплями пота.

Она потянулась вверх, коснулась губами Костиных губ. Они у него были прохладные, как будто он только что сгрыз сосульку. Белка в детстве грызла сосульки, отламывая их от карниза за окном Дома со львами. Никогда с тех пор она не испытывала такого счастья – вот только теперь.

Она засмеялась, и они стали целоваться очень крепко. Костя сжимал при этом ладонями ее щеки и виски, и от этого через ее голову шли такие импульсы и волны, что, может, она становилась в эти минуты каким-нибудь гением. Моцартом, может. Но это ей было все равно, гений она или нет, а вот что от его рук исходит счастье, это не все равно ей было. Это вошло в ее жизнь такой огненной чертою, после которой все остальное навсегда становится мелким и незначительным.

– Ну и руки у тебя!.. – прошептала она.

И тут же забыла и слова свои, и голову, и все на свете, потому что почувствовала его внутри себя, и волны, шедшие от его рук, вошли в этот момент к ней внутрь – вошли, влились, вплеснулись, как океан.

Белка коротко вскрикнула и забилась под ним, обхватила его руками и ногами, прижалась, примкнула к нему, как деталь, вошедшая в пазы какого-то именно для нее предназначенного целого. И так они бились вместе, сомкнувшись, сначала она, потом он бился и вскрикивал, потом они вздрагивали попеременно, потом замерли, потом тихо целовались.

– Костя, – сказала Белка, – если бы ты знал, как с тобой хорошо, ты бы ко мне, наверно, не прикоснулся даже.

– Почему?

В его голосе послышалось удивление.

– Потому что когда ты прикасаешься, то можно умереть, – объяснила Белка. – Как от удара током.

– Это слишком парадоксальный ход мысли, – сказал он и перекатился на спину.

Белка тут же подкатилась к нему под бок. Хоть вроде бы то, что называется пиком удовольствия, было уже пройдено, но она считала, в том, чтобы чувствовать щекой его плечо, удовольствия никак не меньше.

– Ничего парадоксального, – сказала она. – У тебя руки ужасно энергетичные. Ты ими камни можешь двигать бесконтактным способом.

– Ерунда какая-то.

– И ничего не ерунда! Скажешь, этого не бывает?

– Может, и бывает.

– Вот у тебя и есть. У тебя от рук идет энергия. Как от электроприбора. Раз я это сразу почувствовала, то почему же ты говоришь, что это не так?

– Может, и так. Бабушка знахарка была, может, от нее передалось что-нибудь.

– Ну да! А какая она была знахарка?

Это было так интересно, что Белка даже села на кровати, сверху глянула в его глаза. В них падал прямой свет, но они оставались такими же темными и непонятными, какими были всегда.

Наверное, Костя догадался, что знахарка представляется ей в виде какой-нибудь сказочной старухи. Он улыбнулся и ответил:

– С виду она была самая обыкновенная женщина. И змеиные головы с летучими мышами наш дом не декорировали. Но одноклассника моего она от заикания вылечила за час, это я видел своими глазами.

– Да ты что! А как она его лечила?

– Как лечила, не видел. Просто он вышел от нее без заикания, хотя до этого заикался страшно. Потом всем в классе рассказывал, что она стояла у него за спиной, руками водила у него над головой, и голове было тепло. Больше ничего не мог рассказать, мы же в первом классе тогда учились, дети малые. Соседку вылечила еще. Ее из больницы умирать выписали с какой-то болезнью крови. Я тогда тоже маловат еще был, не помню, в чем там было дело. Бабушка к ней месяц ходила. Через месяц та на работу пошла.

– Ничего себе… – Белка покрутила головой. – А говоришь, ерунда! Это же у тебя наследственное.

– У людей всё наследственное.

– Получается, сами мы ничего не создаем? – с интересом спросила Белка.

Она тут же поняла, что это глупый вопрос, хотя Костя ей этого не сказал, а только улыбнулся снова. В первое мгновение улыбка меняла его лицо, и он становился как-то понятнее, но это было очень короткое мгновение, и остановить его было невозможно.

– Создаем. Раз наследственное, то не только ведь назад, но и вперед направлено, – сказал он. – Мне кажется, это должен быть тонкий самонастраивающийся механизм. – И добавил, помолчав: – Но точно я этого знать не могу. Только предполагаю.

«Почему у него нет детей? – подумала Белка в ответ на эти его слова. – Почему он живет с этой Надей, с этим никаким ребенком, они же во всем ему обратные. Что внутри у него происходит, какой он? Я этого не понимаю. Ничего о нем не знаю. Но люблю его».

Ни того ни другого никогда с нею не бывало. Не бывало, чтобы она не понимала какого-либо мужчину вообще и того, с кем у нее образовывались отношения, в особенности. И не бывало, чтобы она любила. Да, о какой-то прежней любви и говорить было смешно, она всего лишь умела ее изображать, причем без всякого желания обмануть, просто в ответ на то, чего от нее ожидали. Теперь у Белки настолько не было в этом сомнений, что это ее даже не удивляло.

«А он? – подумала она. – Он-то любит меня или нет? Не сказал же. Думаю о тебе, сказал. Думать можно что угодно, это ничего не значит. А все остальное… Тоже ничего не значит. И тоже может быть с кем угодно, любви для этого не требуется, только здоровые мужские инстинкты».

Эти мысли пришли некстати. Они приводили в смятение, и она постаралась их отогнать. Это ей удалось, потому что у нее вдруг стали слипаться глаза. С ней ничего не произошло, но она устала. То есть ничего не произошло такого, от чего можно устать, так-то, наоборот, произошло очень – жизнь ее перевернулась…