Читать книгу "Понять Вечность - Борис Долинго"

– Кто? – не понял я.

– Специалисты, к которым попадать не стоит. Одним словом, я вас предупредил.

Полковник Салем повернулся и, прежде чем я успел что-то сказать, вышел. Я уже решил, что мне снова придётся куковать в ожидании Президента Хиггинса, но вопреки моим опасениям через пару минут дверь снова открылась, и в комнату вошёл дородный мужчина в полосатом, как узбекский халат, сюртуке. Лицо мужчины украшали пышные викторианские усы. Двое гвардейцев застыли на пороге, но Президент Хиггинс, а это был, без сомнения, он собственной персоной, сделал им знак, и вояки ретировались, закрыв дверь.

Я чуть не хихикнул: «уссатый, полосатый», как в известной шутке, но сдержался и почтительно встал, демонстрируя уважение к главе государства, хоть и явно тоталитарного.

Хиггинс несколько секунд рассматривал меня, затем сделал широкий жест, приглашая садиться, и сам уселся в кресло напротив моего дивана. От Хиггинса пахло хорошим одеколоном и довольно дешёвым табаком.

– Итак, я Пожизненный Президент Хиггинс, но пока я в хорошем расположении духа и заинтересован в информации, которую вы хотите предоставить, вы можете называть меня просто Профессор. Когда полковник Салем, очень исполнительный человек, доложил мне о вас, я приказал проверить вас, как следует, но не задавать лишних вопросов, чтобы не происходило никакой утечки информации! Но теперь – рассказывайте! – потребовал он

– Профессор Опер Геймер! – отчеканил я, уже хорошо выучив своё новое имя.

– Профессор – это имя или звание? – уточнил Хиггинс.

– Легко понять, дорогой Профессор, что в моём случае это звание. Я же учёный, – нагловато ответил я.

Всё выпитое мной за время ожидания в камере-салоне, а особенно последний бокал «Рубина» ударил в голову, и меня понесло. Впрочем, довольно складно.

Я наплёл про свои опыты по исследованию пространства, про открытие новых способов перемещения между параллельными мирами, упомянув, что и сам-то я как раз из параллельного мира. Хиггинс внимательно слушал.

– Почему же вы сказали полковнику Салему, что вы с какой-то планеты Урал? – немного удивился он.

– А что я должен был сказать этому солдафону? – безапелляционно возразил я, посмотрев на часы на стене.

Хиггинс усмехнулся, достал длинный, судя по всему, золотой мундштук, украшенный мелкими самоцветами, и вставил в него «Приму». «Вот почему от него пованивает дешёвым табаком», – сообразил я.

– Что есть, то есть, – имея в виду моё замечание насчёт полковника, сказал Хиггинс, выпустил дым сквозь усы и откинулся в кресле. – Салем – верный служака, но, естественно, солдафон. А как же иначе?

– Да я понимаю, – согласился я, и продолжал свои басни.

Спиртное в виртуальности было более чем хорошим: не знаю, если бы я не накатил, как следует, разве можно было бы так болтать? Особенно «Рубин» почему-то распалил мои фантазии…

Я продолжил россказни про свой побег из моего параллельного мира в связи с конфликтом с императрицей Екатериной Второй: я там, якобы был придворным учёным, и она хотела, чтобы я стал ещё и её любовником, а я не хотел иметь таких дел с этой старой жирной коровой. Вот я и решил дать дёру, поскольку уже мог шастать между разными мирами.

Хиггинс кивал мне с отеческим пониманием.

– Видит бог, я всё хотел сделать чисто и мирно, – надрывался я, – а эта тварь приказала гвардейцам привязать меня к кровати, ну и… сами понимаете! Более того, потом она приказала заняться мной своим гвардейцам-извращенцам

– Ой-ёй-ёй! – Хиггинс сочувственно затянулся.

– Но я отомстил ей: взял и долбанул весь тот мир к чёртовой матери!

– Весь мир?! – Хиггинс даже привстал с кресла.

– А чего там с ними было церемониться, – махнул я рукой. – Я, как магистр мироздания, авторитетно заявляю, что миров – до фига! Что там значит – миром больше, миром меньше? Вот ваш мир очень хороший, и я решил здесь обосноваться. На Иденте мне не понравилось, – Я заметил, как при упоминании этой планеты насторожился Хиггинс, – а у вас мне очень даже неплохо. Я пока расположился со своей лабораторией на Тухо-Бормо…

– Как так – на Тухо-Бормо? А почему никто ничего не знал? Вас что, не засекли службы ПВО?

– Уважаемый Профессор Хиггинс! – Я расцвёл дурацкой улыбкой. – Я же магистр ми-ро-зда-ния! Я могу появляться, где захочу, и так, что никто не увидит.

– Почему же вы так легко дали себя засечь, когда летели на гравилёте? – сразу насторожился Президент Попоя.

– Да просто потому, что лишний раз хотел продемонстрировать, что у меня нет никаких, так сказать, чёрных замыслов. А если бы я хотел… – ну, сами понимаете. – Я развёл руками.

– А где же у вас лаборатория на Тухо-Бормо? – осторожно поинтересовался Хиггинс.

Я усмехнулся, припоминая карту Тухо-Бормо:

– Её вы всё равно сами не найдёте, даже если я и скажу, где там она точно расположена. Она на острове посреди озера. Иногда на закате или восходе, когда происходит определённая аберрация солнечных лучей, можно увидеть контуры лаборатории. Но, повторяю, ничего это не даст: здание как бы висит в параллельном пространстве, и у вашей цивилизации нет пока средств проникнуть туда.

– М-да, – сказал Хиггинс после некоторого раздумья, – это очень поэтично. Я, знаете ли, немного поэт. Я даже напишу об этом стихи. Вот у меня уже даже кое-что сложилось в уме. Не желаете ли послушать?

– С огромным удовольствием, – согласился я, посмотрев на часы.

Хиггинс откинул волосы со лба и начал декламировать. Я должен был признать, что для экспромта получилось очень неплохо. Я не знаток поэзии, но, по-моему, это было нечто среднее между Шекспиром в переводе Маршака и Омаром Хайямом:

«Пятьсот километров шагай на восток от Залива,

К озеру выйди, что остров имеет по центру.

В восемь часов на закате включи голоскоп,

И гравитатор по кольцам рефракций

Укажет вам путь,

Что ведёт к неразгаданным тайнам!»

Хиггинс закончил декламировать и посмотрел на меня.

– По-моему, просто великолепно, – довольно искренне сказал я. – Только почему пятьсот километров, например? Я ведь расстояний не называл.

– Вот! – торжествующе сказал Хиггинс. – Сразу видно, что вы не поэт.

– Я учёный, – сделал я картинно-патетический жест рукой, – учёный! Я привык оперировать точными, проверенными цифрами.

– В этом-то и разница, – согласился Президент. – Здесь слово «пятьсот» – просто эмоционально-конструктивный элемент: удачно вписывается в строку. Можно было бы, конечно, сказать «шестьсот» или «семьсот», например, тоже удачно бы подошло, а вот, скажем, «двести» уже не вписывается в ритм. Вы чувствуете?