Читать книгу "Если в сердце живет любовь - Люси Бродбент"

— Здорово, — похвалил мой спутник, когда Беловски замолчал и все начали хлопать. — Люблю стихи.

— И я тоже, — призналась я.

Он пристально посмотрел мне в лицо, как будто хотел запомнить.

— Может быть, возьмем кофе, немного посидим и послушаем?

Вообще-то я не привыкла пить кофе с молодыми людьми с улицы — в буквальном смысле. Но этот человек казался по-настоящему привлекательным. И не только внешне, хотя его смело можно было назвать очень красивым. Он излучал спокойную уверенность и надежность. С ним было интересно, весело, беззаботно. Да и речь шла всего лишь о кофе, а забавный поэт уже начал читать следующее стихотворение.

— А как же ваши занятия? — шепотом осведомилась я.

— Подождут, — невозмутимо ответил он. Купил два капуччино и бутылку воды. — Пойдемте вон туда. — Взглядом показал на свободный столик. — Здесь тоже есть чему поучиться. Да, кстати, мы же до сих пор не познакомились. Меня зовут Бретт Эллис. Безработный актер. Готов трудиться за еду. — Бретт широко улыбнулся слишком крупным для худого лица ртом и протянул руку.

— Перл Джава, — представилась я и пожала широкую теплую ладонь. Псевдоним, возможно, оказался слишком прозрачным: именно это слово первым пришло мне в голову, потому что было написано на кофейной чашке. Впрочем, новый знакомый не заметил странного совпадения.

Свою настоящую фамилию я произнесла только через полгода. Бретт оказался первым, в ком можно было не сомневаться: он полюбил меня исключительно за меня.

Глава 23

Словарь определяет чувство вины как раскаяние в совершенном проступке, правонарушении или преступлении. А я бы сказала, что это та самая часть сознания, которая ставит нас перед собственным судом, свершающимся в голове, и безжалостно клеймит за содеянное. Да, пусть судья в моей голове вынесет приговор и предоставит самой справляться с муками совести. Виновата? Нет мне прощения!

Но чувство вины предполагает существование не только внутреннего судьи. Есть еще и придирчивое, въедливое жюри присяжных. Оно не позволяет уснуть ночью, заставляет выискивать возможность признания, советует надеяться на прощение, вынуждает униженно ждать, что кто-то снисходительно похлопает по руке, слегка обнимет за плечи и утешит, заверив, что все случившееся не так уж и страшно. Но я не обольщаюсь: поступила ужасно, а потому оправдания нет и быть не может. Вам уже известно, что моя мама — католичка. Так вот, католикам гораздо легче. Как прекрасен обряд исповеди: пара молитв, и вины как не бывало! Буддисты нараспев произносят сутры и склоняются перед образом Будды, умоляя даровать прощение. А исполнив обряд покаяния у ног божества, приносят извинения тому человеку, перед которым провинились. Вот этого я сделать не в состоянии, потому что сначала пришлось бы рассказать Адаму правду, а значит, нанести страшный удар.

Как мы с Тэкери добрались домой после вечера у Бретта? Понятия не имею. Ночью я без конца ходила по комнатам, бродила по саду, считала овец до тех пор, пока без двадцати семь не зазвонил будильник. Днем кое-как занимаюсь обычными делами — насколько это возможно, учитывая, что в каждой точке маршрута толпятся репортеры, — но душа погружена в состояние глубочайшего шока, мысли путаются, и даже дыхание дается непросто. Адам не заслуживает предательства. Как я могла ему изменить? Презренная, лживая, бесчестная. Кажется, уже начинаю сходить с ума.

Промучившись два дня, отправляюсь к психоаналитику, хотя когда-то давала себе слово, что больше ноги моей не будет в этом кабинете. Но ничего не поделаешь, приходится сдаваться.

— Я отвратительный человек. Ненавижу себя, — со слезами на глазах заявляю доктору Золенски. — Никогда не думала, что поступлю с Адамом так ужасно. Он добрый, замечательный. Как я могла предать его, обмануть? — Доктор Золенски протягивает пачку бумажных носовых платков и что-то записывает карандашом в блокноте. — Изменила мужу. Поверить не могу, что это сделала я. Совсем на меня не похоже. Хочу забыть, но не могу. Мне очень-очень плохо.

Доктор Золенски очень добрый человек, это сразу видно по глазам. Никогда не осуждает. Иногда задает вопросы, но большей частью просто слушает, зажав бороду в кулаке и склонив набок лысую бугристую голову. Его кабинет расположен в Беверли-Хиллз и сплошь уставлен книгами — от пола и до потолка. После того как меня бросил Бретт, я ходила сюда регулярно, каждую неделю, и даже представить не могла, что со временем книг окажется еще больше. А вот сейчас вижу, что по углам выросло несколько новых стопок.

— Вы все еще его любите? — спрашивает Золенски.

— Кого, Бретта или Адама?

— Скажите сами, — мимоходом замечает он.

— Люблю Адама, своего мужа. Должна любить мужа.

— Должны?

— Но он же мой муж. Разумеется, я должна его любить.

— Понятно, — произносит Золенски и запускает в бороду карандаш. С улицы доносится свист дождевальной установки: садовники поливают газон перед зданием. — И что же, по-вашему, спровоцировало близость с бывшим мужем?

— Не знаю, — честно признаюсь я и тяжело вздыхаю. — Уже миллион раз задавала себе этот вопрос. Переполняли чувства. Умер папа. Похороны. Интервью Лидии.

— Интервью Лидии?

— Да, с него-то и началась катастрофа. Жизнь вышла из-под контроля и покатилась под откос.

— Расскажите о тех событиях, которые привели к встрече с Бреттом. — Доктор возвращает к фактам, и я начинаю с того, как прочитала статью и спросила себя, могли папа действительно нас не любить. Совсем расстроилась. Потом поехала за Тэкери и оказалась в окружении безжалостных репортеров. Упала, едва не потеряла сознание. Бретт спас, привез к себе, в тихую, спокойную квартиру с цветущим деревом, из ветвей которого блестящими черными глазками смотрела птичка…

— Наверное, просто не выдержала испытаний, — заключаю я. — Непростительная, ужасная ошибка.

— Понятно, — снова произносит доктор. Вспоминаю, что он и раньше часто повторял это слово. — А как складывается секс с мужем?

— Это важно? — тут же съеживаюсь я. Не люблю рассуждать о сексе.

— Зигмунд Фрейд считал, что сексуальное удовлетворение является залогом эмоционального благополучия, — серьезно поясняет доктор.

— До появления Бретта я была абсолютно счастлива с Адамом. Надеялась, что нашла голливудский «счастливый конец», — рассказываю я. — После всех испытаний с Бреттом можно считать, что Адам послан в ответ на молитвы.

Смотрю на доктора Золенски. Он выглядит задумчивым, как обычно. Понимаю, что изменить ситуацию чудесным образом ему вряд ли удастся, но по крайней мере он обладает профессиональной проницательностью. Доктор откашливается и пьет воду из высокого узкого стакана. Дождевальные установки за окном выключаются, и с улицы доносится шум машин.

— Дело в том, что голливудские благополучные финалы возникли не на пустом месте, — спокойно заявляет он. — Еще со времен древних греков любой рассказ требовал убедительного окончания. Все романы и фильмы построены по определенному принципу. Непременно присутствует кульминация, а за кульминацией следует развязка, в которой все сюжетные линии, обстоятельства и переживания героев прилежно упаковываются в подарочную бумагу. Жизнь, к сожалению, устроена совсем иначе. Структура и организация в ней отсутствуют, да и сцену расплаты редко увидишь. Жизнь запутанна, беспорядочна и непонятна.