Читать книгу "Имперский маг. Оружие возмездия - Оксана Ветловская"

Эдельман поднял с полу фуражку, отряхнул от пыли и через плечо оглянулся на оккультиста — тот смотрел на него уже без усмешки.

— О чём я сейчас думаю, рейхсмагиер? — спросил Эдельман.

— Вы думаете о том, что у нас с вами различные представления об офицерской чести.

— Совершенно верно. Хотелось бы знать, что вы в нынешней ситуации подразумеваете под словом «победа»?

— Скорый конец войны. Сильную Германию, за которой остаётся Европа. Я имею в виду Европу, объединённую — нет, даже необязательно под эгидой Германии — просто объединённую Европу. Содружество европейских народов, этакие, если угодно, Соединённые Штаты Европы, сверхдержаву, стоящую в одном ряду с США и Советами, но, в отличие от них, построенную на уникальности каждой нации… — При этих словах правый, зелёный, глаз Штернберга мечтательно сощурился, высматривая в темноте трансепта, очевидно, светлое будущее объединённой Европы, а левый, голубой, уставился на Эдельмана, просияв диковатым огоньком самой настоящей идеи фикс.

Эдельман отшатнулся.

— Да вы, оказывается, ещё более сумасшедший, чем я предполагал.

— Отнюдь. Если бы ваш шеф был более откровенен с вами, вы бы знали, что в омуте нашего достославного ордена наряду с одиозными прожектами водятся весьма дельные идеи. И идея Европейской Конфедерации — самая ценная из них. Ради неё мы обязаны выстоять.

— Послушайте, вы вообще отдаёте себе отчёт в том, что фюрер…

— Да к чёрту фюрера! Скоро те силы, которые не дают окончательно развалиться этой смердящей куче падали, наконец приберут его гнилую душонку, и тогда наша страна сможет начать новую жизнь. Но до того момента нам необходимо продержаться…

Эдельман воззрился на Штернберга как на помешанного.

— Что вы, в самом деле, несёте?

— Такая вероятность есть, так сказали руны. Мои руны никогда не лгут.

— Вы ненормальный. Единственное, что сейчас может принести мир Германии…

— Скорейшая капитуляция? — ядовито-насмешливо воскликнул Штернберг. — В таком случае заранее готовьте себе пеньковый галстук, сударь! И исправляйте ваши карты. Потому что на новых картах Германии не будет! Вам этого надо?!

— Союзники не пойдут на такую крайность…

— Вы сначала полюбуйтесь на то, что они сделали с нашими городами!

— А что вы собираетесь сделать с целым миром? В той войне, которую вы нынче готовите…

— Победителей не будет? То же самое говорили, когда в воздух поднялись первые бомбардировщики.

— Но Соединённые Штаты…

— Верно, ведут аналогичные разработки в области вооружений. Именно поэтому наша задача — успеть раньше них.

— Европа…

— Напротив, вся Европа сама пойдёт за нами, когда в наших руках окажется оружие нового типа.

— А…

— И здесь вы заблуждаетесь. Нам будет значительно проще заключить мирный договор с западными державами, поскольку им нужна сильная Германия, способная противостоять Советскому Союзу.

— Чёрт возьми, прекратите! Прекратите читать мои мысли, вы мне слова сказать не даёте!

От колонн слабо отозвалось эхо, его тихий возглас утонул в холодной тишине. На минуту в церкви воцарилось тяжёлое молчание.

— Так что ж вы ничего не говорите? — спросил Штернберг. — Нечего?.. Зато у меня есть ещё пара вопросов.

— Я кое-что понял, — вдруг произнёс Эдельман. — Вы даже не столько карьерист — и уж конечно не безмозглый фанатик — вы именно вот это: агрессивный идеалист. Самая скверная разновидность.

— Это диагноз? — ухмыльнулся Штернберг.

— Нет. Это приговор. Пуля ещё найдёт вас. Пуля из вашего собственного пистолета, в тот самый день, когда вы осознаете, насколько глубоко заблуждались. Чего я вам искренне и желаю.

— Благодарю. Но пророк из вас ни к чёрту. Что же касается моего следующего вопроса, то он таков: пан Габровски заодно с вами?

Не дождавшись ответа, Штернберг подытожил:

— Ладно, всё ясно. Значит, может быть, и ничего. Но поляка я всё равно проверю. Теперь имею на это полное право. Что ж… — Он не спеша, обошёл Эдельмана по широкому кругу. — Только не надо, не надо источать такую ненависть, сударь. Мне ведь это может надоесть. Я ведь могу сделать и так, что вы ради меня жизнью будете готовы пожертвовать… Что, страшно? Не бойтесь, это довольно трудоёмкий процесс, а у меня мало времени, — Штернберг едва слышно усмехнулся.

Эдельман был землисто-бледен.

— А вы, оказывается, редкостная сволочь, рейхсмагиер.

— Не спорю. Вполне вероятно.

— Если у меня только появится возможность…

— У вас её нет и не будет. С этого момента я объявляю вас арестованным. За покушение на жизнь лица, находящегося при исполнении дела государственной важности.

— Но…

— Не беспокойтесь, это в рамках моих полномочий. А если группенфюреру будет угодно узнать подробности, и без меня найдётся достаточно людей, способных допросить вас — если понадобится, под гипнозом. Пойдёмте.

— Может, ещё руки за голову заложить? — зло спросил Эдельман.

— Если хотите — пожалуйста. Лично мне вполне достаточно того, что сейчас вы уже явно не расположены делать глупости.

Вайшенфельд

17 сентября 1944 года

Осенняя ночь затопила комнату, хлынув в настежь распахнутое окно. Всё дышало тонким тленом едва лёгшей на землю листвы и сыростью недавнего дождя. В черноте дрожали далёкие звёзды, словно там, наверху, бушевал ураган. Здесь же, внизу, было мертвенно-тихо: огонёк единственной свечи на низком столике у окна — свечи чёрной, как сажа, — был прямой и острый, словно наконечник стрелы. Пламя вздрогнуло, лишь когда в глубине комнаты отворилась дверь, — а затем, едва щёлкнул замок, снова вытянулось вверх.

Штернберг внёс в комнату медную чашу — в ней на углях тлела полынь — и поставил рядом со свечой. Зажёг тусклую лампу в углу, принявшуюся точить темноту ржавым светом. Несмотря на поздний час, он был при полном обмундировании, только всегдашнюю белую сорочку заменил чёрной. Низкий стол у окна покрывало грубое чёрное полотно. Вскоре стол оказался внутри чёрной фигуры: углём, против часовой стрелки, Штернберг начертил на полу равносторонний треугольник, начиная с вершины прямо под окном (оно выходило ровно на север). Обратившись лицом к окну, Штернберг тихо подул на чашу, вдохнув одуряющую горечь полынного дыма, и произнёс слова, которых прежде ему произносить никогда не доводилось.

Чёрное дело. Грязное. Для любого мага опасное по определению. А для работника «Аненэрбе» — к тому же крайне рискованное. Стоит ли?..

Проговорив ритуальные слова и развеяв дым на четыре стороны света, Штернберг опустился на колени перед столом и поставил перед собой лежавшую до того плашмя фотографию, в рамке, но без стекла. Теперь — сосредоточиться. Для пущей верности следовало бы вылепить вольт — куклу из глины или воска, но для её изготовления нужны волосы, ногти или кусок одежды жертвы; что-либо из перечисленного достать у Штернберга не было ни малейшей возможности. Так что приходилось довольствоваться фотографией.