Читать книгу "Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев"

История четвертая

ЗРИМАЯ ТЬМА

Негромкий, протяжный и невыразимо тоскливый вой пронесся над болотами.

Воздух наполнился им, но откуда он шел, определить было невозможно.

Начавшись с невнятного стона, этот звук постепенно перешел в глухой рев и опять сник до щемящего сердце стенания.

Степлтон как-то странно посмотрел на меня.

– Таинственные места эти болота, – сказал он.

Артур КОНАН ДОЙЛ

«Собака Баскервиллей»

Году этак в пятидесятом, после окончания педвуза, приехал Сережа Мятлев по распределению в небольшой городишко, районный центр на стыке Рязанской и Московской областей. Сережа преподавал словесность и для краткости так всем и представлялся, опуская обычно первую часть записанной в дипломе профессии: «Учитель русского языка и литературы». Так звучало солидней.

Свежеиспеченный словесник был сиротой и до окончания института жил в Москве, на Стромынке. Отец погиб на фронте, матушка преставилась в военное лихолетье, и Сережу воспитывала тетка по отцовской линии, старая дева, весьма строгая особа, работавшая в одном из столичных издательств корректором. В армию Сережу не взяли по причине сильной близорукости. И вот «юноша бледный, со взором горящим», типичный интеллигентный москвич, любитель и знаток русской литературы, между прочим, и сам пописывавший, очутился в старозаветной глуши, где жизнь текла размеренно и неторопливо, и патриархальную тишину нарушал лишь рев укрепленного на столбе репродуктора, который строгим голосом диктора Левитана сообщал о снижении цен, разоблачении очередной группы врагов народа, наймитов американского и британского империализма, и происках палача югославских коммунистов, «кровавой собаки» Тито. Все остальное время неутомимый громкоговоритель изрыгал из своего алюминиевого нутра оперные арии, частушки и популярные мелодии типа: «Легко на сердце от песни веселой…»

Сережа был довольно высок, сутул, худощав, волос имел светлый и волнистый и лицом отдаленно напоминал полузапретного поэта Есенина. Вот только яркие, чуть вывернутые сочные губы и очки мешали подлинному сходству. Стоит добавить о наличии некоторой застенчивости нашего героя, которая со стороны воспринималась как заносчивость и гордость. Именно такого мнения придерживались в отношении Сережи молоденькие учительницы и библиотекарши, с которыми он общался. Они считали Сережу столичной штучкой, не желавшей снисходить до провинциалок. Спросит, бывало, стреляя глазками, какая-нибудь Верочка или Машенька о московских театрах или о новых литературных веяниях, а он в ответ лишь улыбнется вроде снисходительно, посмотрит на любопытную бледно-голубыми глазками да и буркнет пару-другую ничего не значащих слов. Поэтому вопросы скоро задавать перестали. Кому охота выглядеть дурой.

Но вот на уроках Сергей Александрович Мятлев преображался. Речь его лилась плавно. Излагал тему увлекательно и демонстрировал отличное знание предмета. Ученикам он нравился, да и начальство в лице директора школы, однорукого фронтовика Урыванцева, и завуча, добрейшей Марьи Петровны Звонцовой, смотрело на него весьма благосклонно, считая находкой, ниспосланной свыше.

Сережа снимал комнату у одинокой старушки Прасковьи, жившей в двух шагах от школы, отчаянной богомолки и чистюли. Дом был старинный, с небольшим светлым мезонином, в котором и помещался юноша. Первое время он, кроме своих непосредственных занятий, только и делал, что читал книжки да смотрел через трехстворчатое окно мезонина на город. «Неужели все три года моим уделом будет беспросветная скука?» – размышлял он, глядя на ржавую крышу соседнего дома.

И действительно, заняться было совершенно нечем. В единственном городском кинотеатре крутили одни и те же фильмы, которые Сережа видел еще два года назад, на танцы в клубе текстильщиков он не ходил по причине робости. Водку пить пока что не научился… Долгими осенними, а потом и зимними вечерами он допоздна жег свет, к неудовольствию хозяйки, и читал, читал, благо библиотека в городке оказалась весьма большой и старинной. Однако и чтение со временем поднадоело. Оставалось умирать со скуки.

Спас положение директор Урыванцев, подтолкнувший Сережу к совершенно неожиданному увлечению.

Как-то в учительской Сережа проверял тетрадки. Дело шло к вечеру, но домой идти совершенно не хотелось. За окном догорал короткий зимний закат, тени от сугробов удлинялись и густели. Поземка швырнула в окно горсть снежной крупы. Похоже, начинался буран. В такие минуты учительская казалась особенно уютной. Со стен строго смотрели классики и основоположники, негромко гудела изразцовая печь-голландка, в которой жарко пылали дрова. Сережа выводил красными чернилами очередную оценку. Скрипело перышко, мысли путались и рассыпались… Зевок чуть не свернул челюсть набок. Скучно, ох скучно!

– Чего на фатеру не идешь, Сергей Александрович? – спросил вошедший директор. Он звал Сережу то по имени-отчеству, то попросту Серега.

– А чего там делать? – отозвался юный педагог.

– Н-да, действительно… Ну, хоть бы девку какую завел. На свиданки бы бегал…

– Не нашел пока подходящей, Григорий Степанович, – вежливо ответствовал Сережа. Разговоры на эту тему он не поощрял.

– Эх, мне бы твои годы! – воскликнул пылкий инвалид и даже тряхнул культей правой руки. – …Годы… и все остальное. Ну да ладно… А вот скажи, Сергей Александрович, есть ли у тебя какие увлечения, помимо книжек этих?

Сережа пожал плечами:

– Затрудняюсь с ответом. Какие здесь могут быть увлечения? Алкоголь если только…

– Это точно, – охотно согласился трезвенник-директор. – Пьют у нас крепко. Но заметь, обязательно закусывают, причем обильно. Толк в еде и питье знают. Испокон веков так-то… – Он хохотнул, потом посерьезнел. – Что поделаешь, театров у нас нет, филармоний тоже… Однако имеются и в нашей глуши свои восторги.

Какие же? – из вежливости спросил Сережа. Он предполагал, что сейчас разговор вновь вернется к женским прелестям и былым подвигам директора на любовном фронте.

– Да вот хотя бы охота, – неожиданно заявил Урыванцев. – Я когда с обеими руками был, очень этим делом увлекался. А ты хоть раз на охоте бывал?

– Увы, не случалось.

– А стрелять приходилось?

– Разве что в тире.

– А я, понимаешь, души в этом деле не чаял. Как выпадает свободная минутка, берешь, бывало, ружьишко – и в поле… Хотя какие у нас поля… В лес, конечно, в лес! Скажу тебе по секрету: дичины в здешних палестинках невероятное количество. И глухари, и тетерки, рябчики опять же… Жирные, что твои каплуны. А на болотах уток невпроворот. По осени опять же гуси. – Директор невероятно увлекся, глаза у него заблестели. – Ну и, конечно, зверь имеется. Зайчишки там… Поглубже, в чащобе, лоси ходят, кабаны…

– А медведи? – спросил Сережа, чтобы поддержать разговор.

Сам не видел, но люди встречали. Все здесь есть. Волки, рыси… Лисиц много. Зверье, можно сказать, непуганое. Словом, богатая охота. Вот только не для меня. Иной раз вешаю на плечо ружье и иду в лес. Поброжу малость, сам себя распалю, а толку-то? Без руки как выстрелишь?! Так вот, друг мой Сергей Александрович. Сходи на охоту! Советую! Ружье я тебе дам, патронов также… Оснастку разную… Для начала хоть в ближайший лесок, на зайцев. Могу на первый раз с тобой прогуляться. В качестве, так сказать, наставника. И не возражай. Сейчас же идем ко мне, забирай все эти причиндалы. С глаз долой – из сердца вон. А то иной раз гляну на ствол, веришь, слеза пробирает. Эх, война проклятая! Покалечило меня под городом Данцигом… – И директор стал рассказывать уже не раз слышанную Сережей историю о том, как он потерял руку.