Читать книгу "Песнь серафимов - Энн Райс"

Он вышел из комнаты, легко отыскав путь, и захлопнул за собой дверь.

В тот миг мне казалось, что сердце мое разрывается, что покой, счастье и любовь исчезли из моей жизни навсегда.

Но затем произошло нечто, тронувшее меня сильнее, чем любые высказанные вслух слова.

Когда Годуин поднялся с колен и повернулся к Розе, она скользнула в его объятия. Ее неудержимо тянуло к нему, она осыпала его детскими простодушными поцелуями, она положила голову к нему на плечо, а он плакал, закрыв глаза.

В этот миг я увидела саму себя, полюбившую Годуина много лет назад. Только сейчас любовь была абсолютно чиста, потому что он сжимал в объятиях нашу дочь. Тогда я поняла, что не могу, да и не стану препятствовать его плану.

Я признаюсь только вам, брат Тоби: я ощутила огромное облегчение. Я мысленно попрощалась с Розой, мысленно призналась в любви Годуину и заняла свое место рядом с Меиром.

Вы же понимаете, как это было. Понимаете? Ошиблась ли я? Или поступила правильно?

Бог забрал у меня Лию, мою дочь, оставшуюся со мной, мою преданную, скромную, любящую Лию.

Он забрал ее, а мой отец, оставшийся в Оксфорде, отказывается разговаривать со мной и носит траур по живой Розе.

Неужели Господь вынес мне приговор?

Конечно, отец уже знает о смерти Лии. Конечно, он понимает, чем это грозит нам. Он понимает, что смерть Лии послужит поводом для обвинения против нас, что нас могут предать смерти, что злоба и ненависть соседей-христиан вот-вот выплеснутся на всех евреев.

Это наказание мне за то, что я позволила Розе стать воспитанницей графа, отпустила ее с Годуином в Париж. Это приговор, и я не могу думать иначе. А мой отец, мой родной отец не сказал и не написал мне ни слова, ни единого слова с той самой минуты. И не напишет.

Он сам ушел бы из дома, если бы Меир тотчас же не увез меня и если бы Роза не уехала тем же вечером. А бедная Лия, моя нежная Лия, старалась понять, почему сестра бросает ее ради Парижа и почему дедушка сидит молча, как каменное изваяние, и отказывается говорить даже с ней.

И вот теперь моя нежная девочка умерла от заворота кишок, совершенно беспомощная, в чужом городе Норвиче, где ее полюбили все, с кем она успела познакомиться, а мы стояли рядом, не в силах ее спасти. И Господь поместил меня сюда, под арест, пока город не взорвался, пока не начались погромы, пока всех нас не уничтожили.

Наверное, отец сейчас горестно смеется, потому что с нами покончено.

12

ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ ФЛУРИИ

Закончив рассказ, Флурия заплакала. Мне снова захотелось заключить ее в объятия, однако я понимал, что это неприлично, недопустимо.

Я тихо повторил, что даже не представляю, какую боль она испытывает от потери Лии, могу лишь молча восхищаться ее мужеством.

— Я не верю, что Господь мог забрать ребенка в наказание кому-то, — сказал я. — Хотя пути Господни неисповедимы. Мне кажется, вы поступили совершенно правильно, отпустив Розу в Париж. А Лия умерла из-за обычной для ребенка болезни.

Флурии стало немного легче от моих слов. Она сильно устала, и, возможно, эта усталость лучше всего успокаивала ее.

Она встала из-за стола, подошла к узкой щели окна и принялась смотреть на падающий снег.

Я остановился рядом с ней.

— Нам надо разрешить еще много вопросов, Флурия, но главное одно. Если я поеду в Париж и уговорю Розу приехать сюда, чтобы сыграть роль Лии…

— Неужели вы думаете, что эта мысль не приходила мне в голову? — Флурия повернулась ко мне лицом. — Это слишком опасно. И Годуин никогда не согласится на такой обман. Разве подмена может считаться благим делом?

— Но Иаков обманул Исаака, — возразила. — Чтобы стать Израилем и отцом народа.

— Да, это так, а Роза самая сообразительная и красноречивая из двоих моих дочерей. Но это слишком опасно. Вдруг Роза не сумеет ответить на вопросы леди Маргарет или не узнает в маленькой Элеоноре близкую подругу? Нет, так рисковать нельзя.

— Роза может просто отказаться говорить с теми, кто выдвигает против вас обвинения, — сказал я. — И все это поймут. Ей надо только появиться.

Эта мысль, очевидно, не приходила в голову Флурии.

Она широкими шагами прошлась по комнате, заламывая руки. Всю жизнь я слышал это словосочетание: «заламывая руки». Однако до сих пор ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это делал.

Меня поразила мысль о том, что теперь я знаю эту женщину лучше, чем кого-либо в своей жизни. То была странная, леденящая мысль, и не потому что Флурию я любил меньше своих близких, а потому что мысль о собственной жизни была мне невыносима.

— Но если Роза все-таки сможет появиться здесь, — продолжал я, — сколько евреев знает, что у вас близнецы? Сколько народу знает вашего отца?

— Многие, но ни один не проговорится, — уверенно ответила она. — Не забывайте, у моих соплеменников вероотступник считается умершим, ушедшим навсегда, и никто не упоминает его имя. Мы ни разу не заговаривали об этом с тех пор, как приехали сюда. И никто не заговаривал с нами о Розе. Я бы сказала, что это сейчас самая большая еврейская тайна. — Она продолжала, будто хотела объяснить: — По закону Роза должна была лишиться всей собственности, унаследованной от официального отца, из-за своего отступничества. Да, здесь есть люди, знающие об этом, но они молчат. Наш лекарь и другие старейшины проследят, чтобы никто нас не выдал.

— А ваш отец? Вы не написали ему о смерти Лии?

— Нет, а даже если бы написала, он бы сжег письмо, не читая. Он пообещал мне, что сожжет все мои письма… А Меир в отчаянии и горе винит в болезни Лии себя, поскольку это он привез нас сюда. Он думает, что в Оксфорде, в тиши и безопасности, Лия никогда бы не заболела. Он не писал моему отцу. Но это не значит, что отцу ничего не известно. У него здесь слишком много друзей, чтобы он оставался в неведении.

Флурия снова заплакала.

— Он увидит в этом Божью кару, — прошептала она сквозь слезы, — я уверена.

— Что мне нужно сделать для вас? — спросил я.

Я не был уверен, что мы придем к соглашению, однако Флурия отличалась проницательным умом и рассудительностью, и надо было поторапливаться.

— Поезжайте к Годуину, — сказала она, и ее лицо смягчилось при звуке его имени. — Поезжайте к нему, попросите его приехать и утихомирить братьев-монахов. Пусть он заявит о нашей невиновности. Доминиканцы почитают Годуина. Он учился у Фомы и Альберта, пока они не уехали, чтобы учить и проповедовать в Италии. Его исследования Маймонида и Аристотеля известны даже здесь. Он приедет, чтобы спасти меня, я уверена, потому что… потому что Лия наша дочь.

Снова полились слезы. Она повернулась спиной к холодному окну и казалась такой хрупкой в свете свечей, что от этого зрелища мне было больно.