Читать книгу "Канал грез - Иэн Бэнкс"

Затем, повиснув на руках, спрыгнула на стол. От взрыва тот раскололся почти надвое; полоски разлохмаченного ламината торчали, как непокорные вихры. Пришлось сначала раскачаться, чтобы приземлиться поближе к переборке, где остатки стола еще могли бы выдержать ее вес. Сквозь вонючий дым она полетела вниз. Болтающиеся на ногах слишком просторные сапоги заскрежетали по осколкам гранаты и игральным картам. Один из боевиков пошевелился и застонал. Она хотела воспользоваться ножом, но не смогла себя пересилить, поэтому приставила к его голове пистолет и выстрелила. То же самое проделала с остальными тремя игроками, хотя только один из них проявлял малейшие признаки жизни. От крови палуба стала липкой, разлетевшиеся карты приклеились к полу.

Как ни странно, но раскуренный косяк остался цел и даже прожег коричневое пятно на изрешеченном осколками пластиковом сиденье. Она отломила кончик, к которому пристал приварившийся коричневый кусочек пластиковой обшивки, и сделала затяжку. Косяк на вкус был противным, она бросила его на палубу и придавила каблуком. Он зашипел.

Она выскользнула из каюты, удивляясь, что никто не прибежал на шум, и только тут догадалась, что, по-видимому, убиты все.

Однако она не решилась в это поверить и обыскала судно сверху донизу. В штурманской рубке она нашла зенитно-ракетные комплексы и заряды пластиковой взрывчатки, снова взглянула на Сукре, лежащего на черно-белых простынях со штырем, как со стрелой Купидона, в недвижной груди, нашла кровавые пятна в каюте, где они недолго были вместе с Орриком (но не нашла там тела боевика, которого убил Оррик), нашла трех мертвых радиооператоров и мертвое радиооборудование (она попыталась заставить его работать, но не смогла услышать даже радиопомех; пустые гнезда от предохранителей смеялись над ней), заглянула опять в телевизионный салон, где ее насиловали, и даже набралась смелости, чтобы зайти в кают-компанию, где все еще лежали разбросанные тела, однако включить свет не рискнула. Примерилась к крупнокалиберному пулемету; чтобы поднять его, ей потребовались обе руки; прикинула на вес ящик с боеприпасами. Пулемет она бросила в коридоре, а сама направилась в механическую мастерскую, где первый убитый боевик залил кровью из своей головы уставленный верстаками пол.

Через час после своего освобождения она снова была на мостике, совершив перед тем поход к носу, где боевик, которого она закрыла в якорном ящике, начал поднимать шум. Освещение мостика она переключила на красный свет еще во время первого посещения; в кроваво-красном мерцании она подошла к пульту управления лебедками и якорным устройством. Разглядывая панель, она постояла, приложив пальчик к губам, наконец протянула руку и нажала кнопку. Правый якорь с громким всплеском упал в озеро. За ним загремела якорная цепь, ее звенья поползли сквозь якорный ящик, где сидел боевик.

Громыхание якорной цепи заглушило вопли боевика, но, вероятно, это был быстрый конец. Если бы она дождалась рассвета, то, наверное, увидела бы, как он вылетает из якорного клюза облаком алых брызг; от одной мысли, что его кровь разольется по поверхности озера, ее передернуло.

Громыхание якорной цепи прокатилось по всему судну, палуба под ногами отозвалась на него дрожью. Освобожденная от тормозов цепь разматывалась под действием собственного веса. Когда она остановилась, послышался глухой удар; но Хисако не могла сказать, ушла ли вся цепь в воду, или ее что-то задержало. Она рассеянно потерла грудь, слегка поморщилась, нечаянно дотронувшись до обожженного места, и подумала, что для бесчувственного человека вкус мести теряет свою остроту.

Хисако Онода пришла к заключению, что больше на «Надии» убивать некого. И она решила нанести визит мистеру Дендриджу, который заслуживал внимания как никто другой.

Все по-прежнему выглядело достаточно безнадежно, однако это было лучше, чем если бы она не делала ничего.

Пустая оболочка черного катамарана, проткнутая ножом Оррика, свисала с края понтона. Она посмотрела на один из его неподъемных, с мощным глушителем, двигателей, прикинула, как его можно снять, сняла и подтащила к надувной лодке с «Надии», пришвартованной к понтону. Пихнула винт военного двигателя в воду и нажала стартер. Двигатель вздрогнул и загудел; даже на холостом ходу винт так и норовил забиться под понтон. Она выключила мотор, отвинтила «Эвинрьюд» от кормовой банки катамарана «Надии» и отпустила его в темную воду. Работая при свете, падающем с судна, и надрываясь так, что ломило руки и все тело покрылось потом, она заменила прежний двигатель мощным военным. Понтон находился с того борта, который был обращен к двум другим судам. Она держала рацию включенной и была несколько удивлена, что та до сих пор молчит; похоже, что ни на «Ле Серкле», ни на «Накодо» никто ничего не услышал и не заметил. Занимаясь своим делом, она каждый миг ожидала услышать выстрелы или трескучий поток непонятного испанского из рации, но ее ожидания оказались, если так можно выразиться в этом случае, тщетными.

Для того чтобы погрузить все оружие в катамаран, ей пришлось сделать две ходки. Она до отказа заправила бак подвесного двигателя, воспользовавшись канистрами, стоявшими на понтоне, затем уложила на дно лодки зенитные комплексы и взрывчатку и вновь запустила двигатель.

Она оттолкнула катамаран от понтона. Надувная лодка заурчала в ночи и, описав плавную дугу, устремилась к видневшемуся впереди угловатому силуэту «Накодо».

Ее мать вела альбом с газетными вырезками. Тот период времени, когда Хисако лежала в больнице, альбом обходил молчанием. Во время своих наездов домой она иногда просматривала его в отсутствие матери. Страницы шелестели под ее пальцами; вклеенные программки с ее именем, вырезки из газет, где она упоминалась, несколько кассетных вкладышей, журнальные интервью и другие публикации; глядя, как под ее пальцами с шорохом переворачиваются листы и ложатся на место, она думала, что и времена, которые описаны на этих тяжелых страницах, пролетели так же быстро и незаметно.

Годы нагромождались, как приговор. Она играла, и ее скромная популярность росла. Она еще несколько раз попробовала садиться на разные самолеты, начиная от одномоторной «Сессны» и кончая «Боингом-747», но не смогла вынести даже просто закрытой двери. Пару раз во время отдыха она побывала на Окинаве, съездила в Корею на Олимпийские игры и посетила несколько концертов, но работы было так много, что она не оставляла времени на морские путешествия. Как-то раз один греческий судовладелец, которому понравилось, как она играет, заводил с ней разговор о длительном, даже годовом, контракте, речь шла о том, чтобы ее струнный квартет играл на борту круизного судна; роскошные каюты, хорошие деньги и кругосветный круиз… но она посетила один из круизных лайнеров в Иокогаме и поняла, что ей не нравятся там люди, обстановка, да и вообще перспектива — открытым текстом не озвученная, но молчаливо подразумеваемая — исполнять популярные, избитые вещи. Таким образом, из этой затеи ничего не вышло.

С годами она очень хорошо изучила Японию; все места, в которых ей не довелось побывать вместе с оркестром, она объездила сама, когда выдавались свободные дни, а это бывало довольно часто. Господин Мория сетовал, что она не полностью использует свой потенциал, подразумевая под этим, что она зарабатывает меньше денег, чем могла бы, но она и без того уже не знала, куда девать те деньги, которые у нее были. Она заплатила за Страдивари, купила домик в холмах близ Камакуры, который стоил целое состояние, расплатилась на много лет вперед за маленькую квартирку матери, и больше ей ничего не приходило в голову. Она не любила ездить на автомобиле; у нее всегда была маленькая «хонда», но она терпеть не могла забитые машинами дороги и каждый раз, выходя из автомобиля, чувствовала облегчение. Она стеснялась ходить в слишком дорогих нарядах и не видела в драгоценностях ничего такого, ради чего стоило бы их заводить. Не находя для денег другого применения, она их откладывала, подумывая о том, чтобы на старости лет открыть собственную школу.