Читать книгу "Центр мира - Михаил Кречмар"

– Теперь по Эмиру. Личность человека, именующего себя Измаилом Башири, всесторонне проверялась по самым различным официальным и неофициальным каналам. Результатом стало следующее. Измаил Башири практически с девяностопроцентной вероятностью опознан как профессор Джон Кеткарт Смит, преподаватель медиевальной ориенталистики в Четворт-колледже, Оксфорд. Кстати, довольно модный в определённых кругах художник-пейзажист. Он поклонник творчества Рерихов – именно как художников, а не как шпионов НКВД. Стопроцентную вероятность при опознании, как вы понимаете, даёт только экспертиза ДНК. У всех служб, включая нашу, уже имеются волосы и личные анализы Кеткарта Смита, а вот с волосами и отправлениями Измаила Башири, как легко догадаться, существуют некоторые проблемы. Джон Кеткарт Смит происходит из уйгурской семьи, эмигрировавшей на территорию Великобритании в сорок восьмом году, сразу после разгрома Восточного Туркестана. Его дед сперва был сапожником, затем – владельцем обувного магазина в Вест-Энде. У него было четверо детей, все они получили неплохое образование.

– Британское гражданство получил сам дед или его дети?

– Дед, Халил Ходжа, один из руководителей Восточного Туркестана, стал натурализованным гражданином Великобритании. В то время бывшая Империя всячески старалась вывести из-под удара своих самых верных приверженцев, которым грозили преследования в отпадающих колониях. В таком пасьянсе, когда росчерком пера приобретали гражданство Альбиона тысячи жителей Пенджаба, Кении, Египта, Гвианы, одним Халилом Ходжой больше или меньше – какая разница? Так что дети Халила Ходжи уже родились полноценными британскими гражданами. Естественно, все они оставались мусульманами и в их метрики записывались наряду с британскими их мусульманские имена.

– То есть Измаил Башири – это такое же настоящее имя, как и Кеткарт Смит?

– Именно так. Он сын среднего из детей Халила Ходжи – Башира Халили, ювелира из Сохо, известного как Терри Смит. Фамилию он, кстати, взял по профессии: начинал жестянщиком в том же Вест-Энде. Все браки в этой семье заключались внутри уйгурского комьюнити, по сию пору все её члены – мусульмане и используют уйгурский язык внутри семейного круга. Кеткарт Смит пошёл по научной линии, что, впрочем, неудивительно, ведь семья считалась хранительницей уйгурских традиций, и ребёнок, наслушавшийся легенд и сказок о богатырях-огузах, решил описать их в научных исследованиях и познакомить с ними западный мир.

– А потом у него сорвало крышу и он решил сам стать одним из этих богатырей?

– Ну-у-у… Очень похоже на то… Кстати, одним из его студентов был Карл Хузен, проучившийся в Четворт-колледже четыре семестра…

– Вот даже как?

– Именно. Этого слишком много для совпадения.

Корпункт IEN, Алматы

Когда Джим Аронсон пришёл в аппаратную, то застал Зима за очень странным занятием. Тот раз за разом прогонял на DVD запись передачи Хузена, обошедшей к тому времени весь мир.

– Ты спятил, Зим. Весь Алматы общается с оригинальным носителем этой информации в лице самого Хузена, и только ты предпочитаешь иметь дело с третьеуровневой, отредактированной электронной копией!

Зим, не изменившись в лице, снова отогнал назад минуту записи и спросил: – Ну, ты-то, я надеюсь, успел побеседовать с оригиналом?

– У вас, русских, есть замечательная идиома «ни рисовать, ни петь», – хмыкнул Джим. – Вот Карл уже двенадцать часов как пребывает именно в этом блаженном состоянии. Его вызвали для собеседования в китайское консульство, а затем просто выкатили за порог. Так что, возможно, вы не так много и потеряли.

– Наверное, ничего, – согласился Зим. – Вот ты, как общавшийся с телом человек, скажи – сколько операторов было с Хузеном в Уту?

– Естественно, ни одного. Хузен всё делает сам.

– Ну да. Так же, как я, Эллисон и вообще большинство корреспондентов. А теперь смотри.

На экране появилось приобретшее всемирную известность здание административного центра в Уту, «дом с плоской крышей». Его стену окутывали клубы дыма – от разрывов снарядов реактивных гранатомётов. Красный флаг, укреплённый на крыше, закачался и упал.

Джим, профессионал в съёмках, впился в изображение.

– Назад отмотай!

Зим послушался.

Снова по периметру здания вспыхнули разрывы гранат. Затем в кадре появилось красное знамя, кадр наехал на него, стальная штанга согнулась и переломилась.

– Так… – Джим выглядел совершенно удовлетворённым. – Этот кадр был сделан с другой точки, совершенно очевидно.

– Вот и я о том же. Хотя вся запись событий шла с одного места. Что само по себе логично. Ехал честный немец дер вег цурюк, проезжал тупую уйгурскую деревню – вдруг трах-бах – из пустыни налетают четыреста уйгурских повстанцев…

– Не четыреста, а пятьдесят тысяч, – осклабился Джим.

– Ну, восемь часов назад было четыреста. Начинается бой. Честный немец находит какой-то дувал, прячется за него, оттуда пишет все события, моля Бога только о том, чтобы его не задело шальной гранатой. И вдруг в передаче материализуется кусок, сделанный с другого угла, явно с возвышенности – например, с крыши другого здания, что находится на одном уровне с крышей администрации… Может быть, падающий флаг Хузен снял отдельно, где-нибудь здесь? Как рухнувший символ власти красного Китая?

– Первое, о чём я подумал, – поднял брови Джим. – Погляди! Флаг зашатался, из-под него поднимается облако дыма. Поднимается быстро, словно взмывает. Это дымок от разрыва. Да и освещение… Мы все здесь, конечно, люди ушлые, но в нашем распоряжении нет киностудий со специалистами, контролирующими освещённость вплоть до люкса. Освещённость не подделаешь. Всё соответствует тому, о чём говоришь ты: эта точка съёмки чуть повыше и расположена на открытом месте. То есть…

– То есть у Хузена есть ещё одна запись тех же событий. И, готов побиться об заклад, она гораздо интереснее той, что он представил на суд международной общественности…

Пётр Шемякин, Москва

Следователь капитан Шемякин ненавидел адвокатов. В общем-то это чувство роднило значительное количество полицейских/милиционеров всех стран мира. Но Шемякин, будучи относительно интеллигентным человеком, умом понимал, что институт защиты – прогрессивный институт, который должен наличествовать в любом обществе. Закончив юрфак университета, он мог привести в пользу этого тонны доводов. Но самого его не убедил бы ни один из них.

Капитан Шемякин ненавидел адвокатуру всей ненавистью профессионального сыщика. С его точки зрения, работа адвокатов состояла в том, чтобы отпускать преступников на свободу. Поэтому когда Спадолин только намекнул, что у него есть шанс посчитаться с одним из них, Шемякин принялся за дело скрупулёзно и старательно, как истый корсиканец, выполняющий священный долг вендетты.

Правда, адвокат, которым попросил его заняться Спадолин, был довольно своеобразным представителем своей профессии, но Шемякину не составило труда убедить себя в том, что они все такие.