Читать книгу "Дела любви. Том II - Серен Кьеркегор"

должны любить, о, но если вы хотите понять себя и жизнь, то не нужна и заповедь; ибо любить людей – это то единственное, ради чего стоит жить; без этой любви вы на самом деле не живете; и любить людей – это единственное благословенное утешение, как здесь, так и в будущем; и любить людей – единственный верный признак того, что вы «христианин» – воистину, одного исповедания веры недостаточно. С христианской точки зрения любовь заповедана; но заповедь любви – это старая заповедь, которая всегда нова. Заповедь любви не похожа на человеческие заповеди, которые с годами стареют и тускнеют, или меняются в зависимости от того, как договорятся те, кто должен её исполнять. Нет, заповедь любви остается новой до последнего дня, такой же новой, как и в тот день, когда она стала самой старой. Таким образом, заповедь не меняется ни на йоту, тем более апостолом. Изменение тогда может заключаться только в том, что любящий все больше и больше узнает заповедь, становится единым целым с заповедью, которую он любит; потому он говорит так мягко, так нежно, как будто забыл, что любовь – это заповедь. Но если вы забудете, что говорит апостол любви, то вы не поймете его; ибо такие слова – не начало разговора о любви, а его завершение.

   Поэтому мы не смеем так говорить. То, что в устах опытного и посвященного апостола является истиной, в устах новичка легко может оказаться притворством, из-за чего он рано сбежит из школы заповедей и уклонится от «школьного ига». Мы представляем апостола говорящим; мы не делаем его слова своими, но мы делаем себя его слушателями: «Возлюбленные, будем любить друг друга!» И ещё: помните христианское «подобное за подобное», «подобное за подобное» вечности. Это христианское «подобное за подобное» является настолько важным и решающим христианским понятием, что я желал бы закончить этой мыслью если не каждое произведение, где я в меру своих возможностей развиваю христианскую идею, то хотя бы одно.

    О христианстве в наше время говорят сравнительно мало (я имею в виду сравнительно с тем, о чем говорят так много). Но в речах, которые можно услышать (ибо нападки – это ведь не речь о христианстве), христианство нередко предстает как некая мягкая, почти бессильная форма любви. Всё это – любовь и любовь; наслаждайтесь собой и своей плотью и кровью, проводите хорошие или счастливые дни без забот, ибо Бог есть любовь и любовь – о строгости не должно быть и речи; все должно быть свободным и легким языком и природой любви. Однако при таком понимании любовь Бога легко превращается в сказочное и детское понятие, а образ Христа – в настолько пресный и слащавый, что кажется невозможным, что Он для иудеев соблазн, для еллинов безумие, то есть так, как учили христианству в нашем детстве.

    Все очень просто. Христианство упразднило иудейское подобное за подобное: «око за око, зуб за зуб», заменило его на подобное за подобное вечности. Христианство полностью отвлекает внимание от внешнего, обращает его внутрь и превращает все ваши отношения с другими людьми в отношения с Богом: так что вы обязательно и в том, и в другом смысле получаете подобное за подобное. С христианской точки зрения, человек в конечном счете и по существу имеет дело только с Богом, хотя он должен оставаться в мире и в определенных ему отношениях земной жизни. Но иметь дело с Богом (и никогда не останавливаться на полпути из-за суда низшей инстанции, человеческого суда, как будто он все решает), дает в одно и то же время и величайшее утешение, и величайшее напряжение, и величайшую мягкость,  и величайшую строгость. Это и есть воспитание человека; ибо его отношения с Богом – это воспитание, Бог- Воспитатель. Но истинное воспитание должно быть столь же строгим, сколь и мягким, и наоборот. И если воспитателю-человеку приходится обучать много детей одновременно, то как ему быть? Конечно, нет времени на нотации, упреки и многословие, и если бы было время, то все воспитание сводилось бы к разглагольствованию. Нет, опытный воспитатель предпочтитает воспитывать глазами. Он приковывает взгляд ребенка к себе.

  Именно это и делает Бог. Он правит всем миром и воспитывает это бесчисленное множество людей Своим взглядом. Ибо что такое совесть? В совести Бог смотрит на человека так, чтобы человек во всем смотрел на Него. Так Бог воспитывает. Но ребенок, которого воспитывают, легко воображает, что его отношения с товарищами, тот крошечный мирок, в котором они живут – это реальность, но воспитатель своим взглядом учит его, что все это служит воспитанию ребенка.

   Также и пожилой человек легко воображает, что то, что он должен делать с миром – это и есть реальность; но Бог учит его пониманию, что все это служит только его воспитанию. Итак, Бог-Воспитатель; Его любовь – сочетание величайшей мягкости с величайшей строгостью.  Это как в природе, где тяжесть – это одновременно и легкость. Небесное тело легко плывет в бесконечности под действием силы тяжести; но если оно сходит со своей орбиты, становится слишком легким, тогда легкость становится тяжестью, и оно тяжело падает – под действием легкости. Таки строгость Божия по отношению к любящим и смиренным – мягкость, а к жестокосердным Его мягкость – это строгость. Эта мягкость, что Бог пожелал спасти мир, для непринимающего спасение является величайшей строгостью, даже большей строгостью, чем если бы Бог никогда не желал этого, а желал только судить мир. Вот, это единство строгости и мягкости; то, что вы во всем полагаетесь на Бога – это величайшая мягкость и величайшая строгость.

    Поэтому, если внимательно прислушаться, можно самим услышать строгость в том, что совершенно определенно следует называть Евангелием. И когда сотнику из Капернаума сказали: «По вере вашей да будет вам» – нельзя представить себе более радостной вести, более мягкого, более милосердного слова! – и все же, что было сказано? Сказано: «По вере вашей да будет вам». Если мы хотим применить эти слова к самим себе, мы должны сказать: «С вами будет то, во что вы верите; если вы имеете веру ко спасению, то спасетесь». Как мягко, как милосердно! Но уверен ли я в том, что у меня есть вера, ибо то, что сотник верил, нельзя перенести на меня, как будто я имею веру только потому, что она была у сотника. Если кто-нибудь спросит у христианства: «Могу ли я быть уверен в том, что у меня есть