Читать книгу "Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев"

поступать поехали?

Д а ш а. Это я так, чтобы не приставали, я нашей жизни испугалась.

Т и х о в. Может, вы вернетесь?

Д а ш а. Никогда…

Т и х о в. Помните наши разговоры о XXI веке? Вы тогда сильно на меня подействовали! И я поверил сразу, что в нашем городке не только XXI века, а бани и той нету! И люди живут… Прищемленные люди! Господи, и вас переехало. Что же мы за народ такой, перееханный?.. И за что? Может, за гордыню нашу? Как бы это разобраться, а? Вот меня взять, к примеру. Ну какой я Аркадий? Во-первых, я деревенский. И деревенька-то наша — двенадцать домов и две коровы! Никто не знает, зачем живет ни народ деревенский, ни эти две коровы! А мать моя, Полина Ивановна, так еще меня и Аркадием сделала. Аркадий брюнетом должен быть! Высокий чтоб. Брюнет. Вот есть такие Аркадии — побреют щеки, а они у них синие сделаются. Вот это — Аркадий! А переименоваться совестно. Ладно, как-нибудь доживу. Живет же у нас в деревне кобель по имени Фелисан. А если к нему приглядеться, то какой он Фелисан? Обыкновенная дворняга. И уши у него книзу, и хвоста путного нету. А живет! Я уже и на себя эту собачью философию прикинул. А не такой ли я? И нет ли тут какой насмешки сверху? А чего ему там не пошутить? Дунул, плюнул… а ты живи, майся, страдай! Дожидайся XXI века с кнопками. Пишут же, паразиты, про Японию, к примеру! Роботы там у них разные и музыку сочиняют, и сами играют! И готовят тебе обеды, и машины ладят. А твое дело — жить! А ведь в этих речах, кроме вероломства, ничего хорошего! Волю подрывают! Вот мы маленькие люди, так чтоб еще бы меньше… Зверье погубили, а роботы теперь… Будет у нас в деревне робот Фелисан. А все мать… Да она и женщина-то у меня тихая! И отец у меня еще тишей! Между прочим, отец-то мой, ведь он же воевал! А спроси его! Сейчас застесняется. Помню, как я подрос, спросил маму: мама, говорю, вы за что же меня так, Аркадием наградили? А она говорит: чтобы ты в деревне не засиживался. Чтоб в город ехал ты! А в городе все, мол, сплошь Аркадии и Сергеи. Спутала она меня. Ведь если бы меня звали как попроще, я, может, никуда из деревни не уехал. Жил бы себе да жил! А тут кричать можно? Меня иногда на крик тянет. Я бы пел, да слуха нету. Кричать выучился.

Д а ш а. Вы сегодня не спали? Я вижу! Что же вы делали всю ночь?

Т и х о в. Сидел… наверное. Не помню… У меня так бывает. Я когда сильно задумаюсь, если меня не толкнуть, так и просижу ночь или день. К врачу даже обращался. Тот смеется. Об чем, говорит, думаешь? Что, говорит, за индивид такой? Никто не хочет думать, а ты думаешь? Не думай, говорит, вот и все твое лекарство. А я не могу. Мне не остановиться. Вот как. Вы знаете, мне вчера сорок восемь лет стукнуло! Еду я в электричке, а сам думаю: какое же нынче число? Спросить неудобно. Скажут, совсем уж запился! А я не пьющий шибко. Гляжу, один гражданин газетку читает. Свеженькая? — я его спрашиваю. А сам норовлю скорее число глянуть. Гражданин долго на меня смотрел недоверчиво. Люди стали недоверчивы. А число я все равно углядел, и тут меня стукнуло, что, покуда я глядел, мне исполнилось сорок восемь лет! Мать моя, Полина Ивановна, родила меня поздно. Ей самой было сорок два года. А вообще я приехал сюда за пальтом. Пальто у меня сейчас не было. Жена при разделе имущества и пальто мое упаковала. Я ей говорю: Вера Петровна, того пальто не стоит, чтоб его еще и прятать. Оно по карман с дырочками и хоть раньше было зеленого цвета, то теперь черное. Не дала. Даже и головы в мою сторону не повернула! Ну, думаю, ладно, все одно в Москву еду, куплю пальто! И вчера, ходя по городу, нашел… Разрешите покажу?

Д а ш а. Покажите.

Т и х о в (разворачивает пакет, что лежит на столе. В нем пальто. Тихое его надевает. Пальто длинное и нелепое). Вот…

Д а ш а. Оно же большое вам!

Т и х о в. Это все равно… А потом, в большом пальто даже удобнее. Размашистее как-то. Ничего тебя не теснит, не давит. И вид со стороны даже художественный! Так за какого-нибудь и прошмыгнешь в жизни! А что? Разве скажут, что так одет станочник Тихов? Никто не скажет. А подумают, что неудачный художник! Но ведь в самом деле, Дашенька, есть же во мне талант? Вот и в вас живет звезда! Ведь вы же первая в драмкружке были!

Д а ш а. А что мне с моим талантом? Кому он нужен? Кому вообще талант нужен? Талант свободы требует! Жизни требует неограниченной! И почитания требует, и уважения! А я что? Что я имею, Аркадий Калинович?

Т и х о в. А? Почему вы побелели?

Д а ш а. Послушайте, Аркадий Калинович! Мне и так несладко! Понимаете вы это? Меня едва к вам в гостиницу пустили! Ведь у меня даже прописки нету! Я у хозяйки живу на птичьих правах…

Т и х о в. Вернитесь домой, дома лучше…

Д а ш а. Чем лучше? Чем?! Что там у меня за перспективы? Пойти на наш завод изолировщицей? Распухнуть к тридцати, а к сорока ходить на шпильках и молодиться?! Искать тайных встреч? Это же тоска! Раз в неделю в кинотеатр! Массовый поход на индийскую картину! А если бы я еще за вас вышла!

Т и х о в. Да-да… Я понимаю! Душа требует высокого, а где его взять?!

Д а ш а. При чем тут высокий он или низкий?

Т и х о в. Я про другое. Я про жизнь духа! Вот ведь есть же в человеке тайная эта жизнь? И производит она в нем работу, и трудится денно и нощно… Для чего?! Для кого?! Конечно, зачем вам я? А вот вы мне очень нужны. И вы мне так нужны, как уже никто не станет выше. И нету вас — и ничего не надо. Во мне, Дашенька, талант живет. А какой, не знаю! Однако я его еще в детстве в себе почуял. Он пузырится