Читать книгу "Игра престолов по-английски. Эпоха Елизаветы I - Джеймс Перкинс"

если бы надо мной уже прочитали отходную молитву, я бы и тогда встал и последовал за вами.

– Вот, вот, это мне и нужно! – обрадовался Генрих. – Итак, завтра мы выезжаем! И я желаю, я приказываю, чтобы в самый короткий срок моя жена-шлюха и ее любовник отправились в ад!

Эпилог

Веселый месяц май быстро развеял все печали. Король Генрих, много пивший в последнее время, вдруг как-то встряхнулся, приободрился, и его двор ожил вместе с ним. Воспоминания о казненной королеве Энни поблекли и перестали волновать придворную знать, тем более что покойную многие недолюбливали. Дамы шептались между собой о том, что несчастному Генриху не повезло, как с первой женой, так и со второй. Вообще, женщины гораздо больше жалели сэра Джорджа, чем Энни; некоторые прямо обвиняли ее в гибели прекрасного молодого человека, наделенного замечательными талантами.

Что же касается сэра Арчибальда и других заговорщиков, то их забыли настолько быстро, что когда некий заезжий провинциал подал на утверждение сэру Джеймсу бумагу о приобретении прав на земельный участок, подписанную еще сэром Арчибальдом, то сэр Джеймс с недоумением посмотрел на своих помощников, как бы прося напомнить ему, – а кто такой сэр Арчибальд?..

Дела в королевстве шли все лучше и лучше, и королевская власть благоденствовала. Никогда еще общество не было так тесно сплочено вокруг государя; если и были недовольные, то их голоса тонули в общем благодарственном хоре, прославляющем Генриха.

Король вышел из тяжкого жизненного испытания заметно постаревшим и изрядно потолстевшим, но дух его, в конце концов, превозмог лишения, и Генрих приказал устроить пышный праздник в своем загородном дворце, хотя и недостроенном, но уже пригодном для увеселений.

На праздник выехал весь королевский двор, а также гости из числа провинциального дворянства, сумевшие получить приглашения. С неделю продолжались непрерывные пиры, танцы, игры, фейерверки, мистерии, – и все на фоне незаконченных построек, больших гор строительного мусора, в грязи будущего парка. Из-за недостатка места для ночлега пристанищем многих дворян стали комнаты слуг во дворце, а также все дома на пять миль в округе.

Генрих, морщась от приступов боли в ноге, старался поспеть повсюду: танцевал с дамами, лично запускал фейерверки, играл в мяч, составлял партию в карты, пел под лютню, вставлял реплики во время театральных представлений. Чувствуя одобрение короля, дворяне расшалились вовсю, так что к исходу третьего дня священнослужители вынуждены были покинуть праздник, прозванный ими новыми Дионисиями. Вслед за священнослужителями уехали и наиболее благоразумные гости; но уж те, кто остались, долго потом вспоминали Дионисии короля Генриха!

В последний день праздника Генрих все время приглашал на танцы одну и ту же девицу. Она была ладно сложена и имела премиленькое личико с выражением то ли хитрости, то ли крайней наивности. Девица эта охотно шла танцевать с его величеством и хохотала до упада, слушая его комплименты и остроты. А Генрих, действительно, был в ударе: вспотевший, раскрасневшийся, задыхающийся от сильного сердцебиения, – он выделывал и выделывал танцевальные па, припадая на больную ногу.

По странному совпадению девицу эту звали Энни. Подобное обстоятельство поразило короля, причем, он не смог бы ответить – приятно или неприятно? Но явно здесь виден был знак судьбы: одна Энни ушла, зато пришла другая Энни!..

Вечером того же дня Генрих, смертельно уставший от танцев, распорядился позвать актеров, дабы те представили гостям очередное лицедейство. В соответствие с настроением публики, актеры решили показать пантомиму «Аполлон и Дафна».

Сцена для представления была устроена на нижней террасе дворца у основания каскада фонтанов; для короля здесь поставили кресло, он приказал поставить рядом второе для Энни. Дворяне, расположившиеся на верхней террасе и на ступенях каскада, смотрели с одинаковым интересом как на игру лицедеев, так и на заигрывание короля с молодой девицей.

Пантомима началась с выхода Аполлона. В сверкающей золотисто-белой одежде, с венком на голове Аполлон вышел на сцену. Прогуливаясь по ней туда и обратно, он останавливался в живописных позах, демонстрируя свое божественное величие и изящество телесных форм. Публика с одобрением встретила его аплодисментами.

Вслед за Аполлоном на сцену вышел златокудрый мальчик, изображающий Эрота. Он вынул стрелу из колчана, висящего на бедре, вложил ее в тетиву лука и стал целиться в зрителей. Это вызвало у них взрыв восторга и массу фривольных шуток. Король наклонился к Энни и прошептал ей что-то, отчего уши у нее покраснели, и она засмеялась, закрывая рот веером.

Между тем, Эрот нацелил лук на Аполлона. Тот всем своим видом изобразил крайнее возмущение и строго погрозил мальчишке пальцем. Тогда шаловливый Эрот отбежал на край сцены и спрятался там, присев и закрыв голову руками.

Появилась Дафна. Молодой актер, играющий роль этой нимфы, был чрезвычайно смазлив и строен, и пикантно выглядел в женской одежде, что вновь вызвало восторг у публики. Дафна принялась танцевать под чудесную мелодичную музыку, разбрасывая цветы по сцене. Аполлон, однако, равнодушно взирал на танец нимфы и зевал от скуки.

Тут в дело вступил озорник Эрот. Он подкрался к Аполлону и выпустил в него стрелу с надетым на нее вместо наконечника красным атласным сердцем. Аполлон охнул, томно вздохнул, провел рукой по лицу, как бы отгоняя наваждение, и устремился к Дафне.

Она, испуганная этим внезапным порывом, задрожала. Для того чтобы успокоить ее и уверить в своей любви, Аполлон закружился вокруг нимфы в страстном танце, стараясь прикоснуться к ней. Дафна стала уже поддаваться и знаками показывала, что сама не прочь предаться любви с божеством, но здесь снова вмешался каверзный Эрот и все испортил. Он пустил в нимфу стрелу с наконечником из парчового сердца холодного стального цвета.

Дафна застыла на мгновение, а после с возмущением оттолкнула от себя Аполлона и попыталась ускользнуть от него. Однако Аполлон продолжал ее преследовать, и они суматошно забегали по сцене на забаву смеющемуся Эроту. Наконец, Дафна пала на колени и в мольбе протянула руки к небесам.

На сцене появились три статиста. Они своими плащами загородили Дафну от зрителей; когда же открыли, то на ней оказалось буро-зеленое покрывало с пришитыми