Читать книгу "Баязет - Валентин Пикуль"

Растерянно поглядывая на Аглаю, бывшую тут же, поручик долго мямлил что-то невразумительное.

— Вы меня, конечно, извините, — покраснел он. — Я и сам не рад… Мне это доставляет массу неудобств и огорчений… И, однако, я не вижу выхода… А впрочем, я могу прийти в другой раз…

Извините, пожалуйста…

— Аглая Егоровна, — сказал Сивицкий, не дослушав. — Дайте поручику микстуру из той бутылки… У него сильный понос! ..

Убежденный холостяк, всю свою жизнь отдавший служению русскому солдату, капитан Сивицкий иногда бывал по-солдатски груб с Аглаей, но, погорячившись, сам подходил к женщине, добродушно хлопал ее по руке:

— Ну, ладно, голубушка. Вы уж, пожалуйста, не дуйтесь на старого живодера.

Хвощинская не обижалась. Зачем? .. Она чувствовала в этом «живодере», как он любил себя называть, золотое, доброе сердце.

Сейчас старший врач хлопотал об устройстве для гарнизона бани.

Баязетцы последний раз мылись еще в Игдыре, теперь же ходили потные, грязные, в духоте и пылище.

Ординатор Китаевский только разводил руками.

— Александр Борисович, — говорил он, — из Тифлиса нам прислали две бочки извести, чтобы посыпать трупы, но мыла у них не допросишься. Ненюков купил немного у маркитантов. Однако печей во дворце нету, пару не нагонишь, где взять кадушек?

Выручил старый гренадер Хренов: расставил около ручья три палатки, сложил внутри каждой по каменке, накалил их докрасна, нагнал жару, а парусину палаток велел поливать водою, чтобы пар не выходил наружу. Решили так: солдаты будут в палатках только мыться, а потом пусть бегут окачиваться в ручье.

И вот началась потеха! Ручей протекал как раз вдоль главной баязетской дороги, бегущей от Деадинского монастыря, в напротив банных палаток раскинулся шумливый майдан. Все было тихо, спокойно; неверные урусы, да покарает их великий аллах, зачем-то поставили три белых шатра.

И вдруг, с гоготом и свистом, вылетают из этих шатров и несутся к ручью, все в белой пене, распаренные казаки. У каждого на груди крест

— ничего больше.

— Дениска! — орал Трехжонный. — Змия-то своего хоть прикрой: нешто мусульманки тебе не бабы? ..

На майдане началась паника: спешно сворачивались палатки, закрывалась торговля, пинками и палками мужья гнали своих жен по домам, запрещая смотреть в сторону крепости. Боком-боком, тряся животиком, выпуклым, от хорошей пищи, протрусил легкой рысцой к ручью сам полковник Пацевич, забрызгал на себя водичкой, как кот лапой.

Денщики-мусульмане ссорились.

— Ты отойди от меня, — хвастал один Тяпаеву, — я сегодня его сиятельство Исмаил-хана мыл…

— А мой сам мылся, — ревниво защищался Тяпаев. — Такой чистый, что мне и мыть у него нечего.

Потеха эта закончилась печально: в полдень, когда Хренов загнал в банные палатки последнюю партию эриванской милиции, в Баязет со стороны Зангезура ворвался всадник на забрызганной кровью лошади.

— Курды! — закричал он. — Курды баранту угнали… Братцы, трех солдат порубили…

Всадника сняли с лошади, окружили любопытные. Он потряс головой, перевел дух.

— Ну, — сказал, — я, братцы, всего насмотрелся… Сами-то в чалмах, с ятаганами, визжат. Один как секнет — с ерешки башка долой! Как секнет — и Пантелей, гляжу, сунулся! Еще секнул — и Степан покатился… Никому житья не оставляет! ..

Оказывается, противник из-за соседних гор чутко следил за окрестностями Баязета: стоило туркам заметить, что баранту охраняет лишь один пикет, как они натравили на него конных курдов.

Короткая пальба, блеск ятаганов, потом гикнули курды — и послушная трусливая баранта умчалась в горы.

Три тысячи овец, весь запас мяса баязетского гарнизона, тряся жирными курдюками, сейчас сам бежал в голодные животы нищей турецкой армии, и полковник Пацевич, прискакав к месту происшествия, не нашел ничего лучшего, как начать избиение солдат.

Он проходил вдоль строя пикетчиков, которые только что спаслись от смерти, и совал кулаком в солдатские челюсти: отъявленная брань его эхом отзывалась в ущелье.

— Сволочи! — орал он. — Разве же вы солдаты? Не могли баранту отстоять? ..

Капитан Штоквиц докурил в седле папиросу, медленно подъехал к Пацсвичу.

— Адам Платонович, — сказал он с неприязнью, — при всем моем уважении к вам, я должен, однако, заметить, что солдаты ни в чем не виноваты… Если бы вы не приказали отвести казаков с Зангезурских высот, то ничего подобного и не произошло бы. А солдату конного курда не догнать, и вы согласитесь со мною, что ответственность за угон баранты ложится только на вас.

Капитан Ефрем Иванович Штоквиц, сухарь и карьерист, может быть, впервые за всю свою жизнь решил откровенно высказать свое мнение, и это подействовало на Пацевича отрезвляюще; он брезгливо вытер платком руку и повинился солдатам:

— Простите, братцы. Служба! .. Я не хотел — сгоряча только! ..

Не серчайте…

Вернуться к старому плану обороны крепости, разработанному еще Хвощинским, полковник Пацевич не пожелал, чтобы не признать абсурдность своих начальных распоряжений. Вместо казаков к Зангезурским высотам были выдвинуты пятая, шестая и восьмая роты ставропольцев и крымцев под общим командованием того же Хвощинского.

В последний момент штабс-капитан Некрасов, с мнением которого Пацевичу трудно было не считаться, решительно настоял на том, чтобы отправить конные разъезды на ванскую и деадинскую дороги.

Когда все это было сделано, в крепости, несмотря на угон баранты, вздохнули спокойнее. Но уже аукнулось великим мясным постом, теперь полковник Пацевич спохватился и велел подсчитать запасы провизии в гарнизоне. Оказалось, не густо: сто двадцать шесть пудов молотого ячменя, три ящика консервов для офицеров, два мешка сахару и тринадцать мешков сухарей.

— Да мы уже дохнем с голоду! — растерялся Пацевич, которому сразу захотелось покушать. — Почему до сих пор мне никто ничего не докладывал об этом? Я же ведь не могу за всем уследить…

Карабанова вызвали к Штоквицу.

— Господин поручик, — сказал Штоквиц, расхаживая по комнате с приблудным котенком на руках, — до сих пор вопросами снабжения крепости провизией ведал прапорщик Латышев. Я не знаю, о чем думает этот отменно скромный юноша, но солдатам скоро будет нечего жрать… Мне кажется, что Латышев не умеет вести переговоры с маркитантами, а посему предлагаю вам в ближайшие же три дня обеспечить подвоз продовольствия к крепости.

— Но я, — мгновенно вспыхнул Карабанов, — казачий сотник, и чёрта ли мне в том, какие и когда сухари привезут из Игдыра?

Я за всю свою жизнь не подал руки ни одному интенданту и считаю, что великий Суворов был прав, когда сказал, что любого интенданта, прослужившего десять лет, можно расстреливать без суда.