Читать книгу "Синий билет - Софи Макинтош"

Я хотела, чтобы мне вернули моего ребенка. Я хотела иметь белый билет и все, что он собой олицетворял. Я хотела свернуться калачиком на заднем сиденье автомобиля, который увез бы меня в безопасное место. Я хотела, чтобы из меня воссиял материнский инстинкт, неугасимый, неоспоримый, как свет. Я бы сотворила немыслимое ради нее. Разве это не доказывает кое-что? Но доктор А смотрел на меня, как бы говоря: не подобает таким, как я, иметь подобные чувства, он смотрел на меня, как на собаку, которую кто-то пытается научить говорить.

– Тебе стоит разобраться в себе, – произнес он с легким упреком.

Он подошел к кофейнику и вернулся с подносом, на котором стояли две полные чашки кофе и молочник.

– Вот, выпей, – он передал мне чашку. – Теперь тебе опять можно кофе.

Но я не притронулась к чашке. Из сиденья моего стула торчал поролон, и мои пальцы впились в него. В окне виднелся синий океан на горизонте.

– Где она? – снова спросила я.

Доктор А поставил чашку на столик.

– Тебе интересно узнать, что в твоем доме уже живет другая женщина? Она переехала в город и приняла ту жизнь. Она благодарна за дарованную ей свободу, на что ты оказалась не способна. Она ходит на прием к врачу точно так же, как ты. Она носит свой медальон и дорожит им.

А в другой жизни, продолжал он мне объяснять, я бы устала от Р. Я продолжала бы работать. И встретила бы человека, о котором мне хотелось бы заботиться, а он заботился бы обо мне, и мы бы создали домашний очаг. Не белобилетную семью, конечно, но все же семью.

Или вот вариант: мне не удалось встретить никого, кого я полюбила бы настолько, чтобы захотеть создать с ним семью, но меня бы все устраивало. У меня получился бы домашний очаг другого рода. Я бы много путешествовала, у меня были бы потрясающие романы. И умерла бы я одна, старая и довольная, в своей постели.

– Ты могла бы обрести такое вот счастье, – заметил доктор А.

– Но мне бы пришлось каждый день жить с этим темным чувством, – отрезала я. – Ощущая тяжесть в животе. Думая об этом постоянно.

– Ну да, – согласился доктор А. – Тебе бы пришлось носить в душе это бремя, но может быть, в один прекрасный день оно бы исчезло. И ты бы о нем забыла.

– Я бы не забыла.

– Ну, гарантий никто дать не может.

– Или оно бы обострилось, – возразила я. – И затмило бы все остальное.

– Возможно, – кивнул он. – Возможно, оно бы обострилось.

– Но теперь это уже не имеет значения. Теперь имеет значение только Нова. – Я встала, но он жестом усадил меня обратно.

– Не перенапрягайся, – заметил он. И продолжал разглагольствовать о пустяках, о том, что Р живет в своей чистенькой квартире на высоком этаже – и иногда вечерами он наливает себе виски в толстостенный стакан и после трех или четырех порций начинает бесцельно бродить по округе. Я оказалась права: у него новая женщина-белобилетница. И может быть, в том, что она появилась в его жизни, была моя вина. Это я могла его надоумить.

– У него будет ребенок, и он будет возить его в коляске, – резюмировал доктор А. – Только это будет не твой ребенок.

В его интонации я не уловила жестоких ноток. Ему это было не нужно. Он просто излагал факты.

– А что будет с Новой? Она здорова? – спросила я. Ни о чем другом я не могла думать.

Он вздохнул.

– Ты должна наконец понять, что Новы больше не существует. Ты больше ее никогда не увидишь. Ее отдадут кому-то более пригодному, в настоящую семью, настоящей матери. Настанет день, и она получит свой билет на лотерее. Еще очень рано судить о том, какого цвета. Я этого еще не знаю. А ты не узнаешь никогда.

Я рассмеялась, и мой смех прозвучал так, словно меня душили. Мне это казалось невозможным: что мы с ней никогда не увидим друг друга, хотя нас уже связывало множество нитей, и ее боль была моей болью, и ее плач вызывал прилив молока в моих грудях, и я беспокоилась о ее нуждах. Я закрыла глаза, снова открыла, пытаясь удалить этот эпизод, стереть его из памяти.

Доктор А резко встал, прошел в дальний конец комнаты.

– Дам тебе минутку, – сообщил он, положив ладони на подоконник и выглянув в окно.

Она пропала. Я потерпела поражение. Я стала думать, что можно было бы сделать иначе. Если бы я все время была одна, ни с кем бы не разговаривала, и не было бы ни отелей, ни мужчин в этих отелях, ни Марисоль, ни мертвой женщины на земле. Я подумала о наборе для выживания, который мне дали с собой, о красной палатке, об устаревшей карте и о пистолете, слишком увесистом для моих рук. И все эти жестокие вещи твердили мне: «Ну давай, действуй! Докажи, как сильно ты этого хочешь. Немного юмора. Немного милосердия. И ради чего это все, если не для того, чтобы научить нас, что это значит – выжить, что значит прилагать усилия, что значит любить?»

– А как насчет того, чтобы это заслужить? – произнесла я. – Вы же сами мне это говорили. Вы сказали, я могла бы доказать, что вполне для этого пригодна.

Доктор А бросил на меня внимательный взгляд.

– Нет, Калла. Никто тебе такого не говорил.

Он вернулся к столику, снова сел на стул и наклонился ко мне.

– Тебя же никто не заставлял любить своих родителей, но иногда ты их любишь как бы против своей воли, – сказал он. – Ты вспоминаешь о них всегда, когда переживаешь очередной жизненный кризис. Ты знаешь об их жизни все, больше, чем о своей. Ты принимаешь их боль, ты учишь их ее переформатировать. Но иногда боль оказывается непомерно большой.

– Да идите вы к черту! – вспыхнула я.

– Хотел бы я тебе помочь, – сказал он.

– Вы могли помочь мне сейчас!

– Но я не могу.

– Идите к черту! – повторила я.

– Ну, этим делу не поможешь уж точно, – сказал он. – Скажи мне: ты хоть понимаешь, что произойдет дальше? Ты все примешь, ты с этим смиришься.

Но я ему ответила, что несу ответственность за все то, что сделала в жизни, возможно, даже и за то, что сделали со мной. Я сказала ему, что я не ветка, попавшая в бурную реку и сломанная течением. И еще я сказала, что он должен вернуть мне мою малышку. Я сказала, что есть свойства, которые не сразу разглядишь в человеке, что каждый совершает ошибки и что никакими количественными показателями настоящую мать не определишь. И снова потребовала вернуть мне дочку. Я сказала, что видела порочность, и знала порочных, и даже временами сама бывала порочной, но от этого я тем более чувствую необходимость уберечь от нее свое дитя. И что хотя я не могу восполнить дефицит каких-то важных качеств в себе – что бы там ни увидели или ни решили другие, что бы они ни учуяли в моем теле, или моем мозгу, или моей душе, – уж я в состоянии ее защитить.

– Верните мне ребенка! – снова повторила я.

Он подался вперед, сжал в своих ладонях мои сцепленные руки, и все мое тело напряглось.