Читать книгу "Все это время - Микки Дотри"

И, в точности как Сэм и доктор Бенефилд, доктор Ронсон принимается искать слабые места в моем рассказе.

– Она когда-нибудь говорила какую-нибудь бессмыслицу? Или другие люди?

– Не знаю, – сердито отвечаю я. Потом решительно заявляю: – Всё имело смысл.

– Или это вы старались придать смысл всему происходящему? – срезает меня доктор Ронсон. – Именно об этом мы здесь говорим, Кайл. Ваш разум улавливал всё, что вы слышали здесь, и преобразовывал в сон, в другую реальность?

Он указывает на мою голову, как будто ему доподлинно известно всё, что в ней происходит.

– Я ее видел. Чувствовал, – не сдаюсь я. Не мог же я выдумать это ощущение из ничего! – Даже ощущал ее запах. Марли приятно пахла цветками апельсина, или жасмина, или…

Врач открывает окно, и в палату вливается волна сладковатого запаха. У меня екает сердце.

– Жимолость, – говорит доктор Ронсон и кивает на открытое окно. – Она в больших количествах растет в больничном саду. Запах очень напоминает аромат жасмина или цветков апельсина.

– Но…

Пытаюсь скрыть охватившее меня разочарование, перевожу взгляд на огромный дуб, рассматриваю его ветви, листья, на которых играют солнечные лучи. Вспоминаю, как увидел Марли в парке, как солнечный свет озарял ее лицо, как сияли ее карие глаза.

– Мне жаль, – говорит врач, пристально глядя на меня. – Известны случаи, когда люди приходили в себя после комы и при этом помнили то, чего с ними никогда не происходило. Даже во сне наш мозг обрабатывает внешние раздражители и порой генерирует…

– Сны, – перебиваю я его. – Ага, я понял.

Глава 31

Мама толкает кресло-коляску, везет меня по больничному двору, а я снова открыл «Фейсбук» и просматриваю профили всех девушек по имени Марли, живущих в радиусе двухсот миль отсюда. До сих пор мои поиски не увенчались успехом, какие бы запросы я ни вводил.

Размышляю, какие еще фильтры задействовать. Копаюсь в памяти, выискивая упоминание фамилии Марли, но безуспешно.

Ее школа? Мои пальцы зависают над виртуальной клавиатурой, но мозг отказывается их направлять. Прошел целый год, а я так и не спросил Марли, где она училась? Ни разу?

Я прямо-таки слышу голос доктора Ронсона: «Какой в этом смысл, Кайл?»

Козел.

Чем больше я об этом думаю, тем яснее до меня доходит простой факт: я действительно ничего этого не знаю. Сколько раз Сэм повторял, что я любой разговор свожу к себе любимому! Всё мой проклятый эгоизм! Мы с Марли столько времени провели вместе, так что наверняка я забыл спросить ее об очень многих вещах.

Это означает лишь одно: я мало обращал внимания на окружающих, был зациклен на себе одном.

Обычный день в мире Кайла.

У меня рябит в глазах, я продолжаю просматривать профили, ища знакомую улыбку, хотя в душе медленно вскипают злость и разочарование.

Вздыхаю, выключаю айпад. В самом деле, разве кто-то еще пользуется «Фейсбуком», кроме моей мамы и ее подружек? Неудивительно, что я не нашел тут Марли. Сэм, например, удалил свой профиль в прошлом году.

«Инстаграм». Нужно попробовать «Инстаграм».

Оглядываюсь по сторонам: большую часть больничной территории занимает парк – развесистые деревья, кустарники, клумбы. Повсюду яркие цветы.

Взгляд мой падает на ближайшую клумбу, и я замираю: там цветут лилии, идентичные тем, что покрывали могилу Лоры. Теплый ветерок несет аромат жимолости, растущей вокруг дуба, и у меня внутри всё сжимается, на память приходят слова доктора Ронсона.

Мама подвозит меня к огромному фонтану в центре парка. Протягиваю руку и легонько касаюсь камня, мне в лицо летят крохотные брызги, разлетающиеся от бьющих струй воды.

Мне на колени медленно опускается лепесток, я поднимаю его и разглядываю. Когда я на него смотрю, то вижу вишневые деревья, растущие вдоль дорожки, их ветви слегка покачиваются на ветру. Точно такие же мягкие розовые лепестки кружились вокруг Марли в тот день в парке, когда она смотрела на меня.

Я бы сделал всё, что угодно, лишь бы вернуться в тот день, в тот миг, который все окружающие считают вымышленным.

Сминаю в кулаке лепесток, роняю голову на руки; хватило одного крошечного лепестка, чтобы заронить во мне зерно сомнения, и эта неуверенность пугает меня до чертиков.

– Что случилось? – спрашивает мама.

– Ты тоже думаешь, что всё это правда? – Бросаю лепесток на землю. – Ты тоже думаешь, что Марли ушла?

Мама останавливает кресло и присаживается на корточки рядом со мной, глядит на меня очень серьезно. У нее всегда делается такое выражение лица, если я упоминаю Марли.

– Она не ушла, сынок. Она никогда не существовала.

Мама говорит так уверенно, так небрежно.

Смотрю ей в глаза, мне нужно ее убедить.

– Представь, что завтра утром ты проснешься, а я исчез, и все вокруг уверяют тебя, дескать, я никогда и не существовал? – быстро спрашиваю я. – Ты перестала бы меня любить, мама?

На лице мамы мелькает неуверенность, она поглаживает ручку моего кресла-каталки, очевидно, потрясенная таким предположением. Ее пальцы нащупывают мою ладонь – мама словно проверяет, здесь ли я еще.

– Вот и я тоже не могу ее разлюбить, – шепчу я.

Когда позже мама уходит, я хватаю с прикроватной тумбочки айпад, но почему-то не могу продолжать просматривать профили в «Инстаграме», не могу видеть лица всех этих незнакомых мне девушек по имени Марли. Шестое чувство мне подсказывает: нет у нее профиля в «Инстаграме». В смысле, она отказывалась печатать свои истории на компьютере, предпочитала пользоваться бумажной тетрадью. Такие люди не заводят себе страницу в «Инстаграме».

Что же мне делать? Как найти Марли?

– Можно войти?

Поднимаю глаза и вижу стоящую в дверях Кимберли: одна ее рука по-прежнему зафиксирована на перевязи, запястье охватывает небольшой синий бандаж. Голубые глаза глядят пристально. Ее злость прошла, сменившись пониманием. Ким смотрит на меня так, словно понимает меня лучше, чем я сам.

– Сэм рассказал мне, – говорит она. – О твоей другой жизни.

«О твоей другой жизни». Эти слова ранят меня, как кинжалы. Я пытаюсь сдержаться, взять себя в руки, но слезы уже текут по щекам.

Кимберли торопливо подходит и обнимает меня.

– Всё хорошо, – шепчет она. – Всё будет хорошо.

Она не заставляет меня говорить, просто сидит рядом, давая мне возможность успокоиться и заснуть. Я нахожу облегчение только в темноте. На одно ослепительное мгновение боль отступает, всё возвращается в норму. Всё по-прежнему.

Несколько часов спустя я просыпаюсь и чувствую теплое тело, прижавшееся ко мне.