Читать книгу "Всё сложно - Юлия Краковская"

– Нафиг он тебе нужен? У него же денег нет, пошли его к черту.

– Зачем? Я же его люблю.

С тех пор Гена стал все чаще и чаще выражать недовольство мной. Однажды после ежедневной летучки он отозвал меня в сторону:

– Юля, так больше продолжаться не может!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты опоздала на целую минуту! И это уже не первый раз!

– На минуту? – уточнила я.

– Да-а, – сказал он. Лицо у него при этом было садистское.

– Представь себе, сколько человек тебя ждут целую минуту, если умножить эту минуту на человеко-часы, получится очень много времени.

Мне стало тошно.

– Хорошо, я тебя поняла, – сказала я, спокойно глядя ему в глаза. Мне искренне хотелось, чтобы он увидел, что я все про него поняла и никаких чувств, кроме презрения, он у меня не вызывает.

А вот дальше началось настоящее издевательство, или, как это сейчас называется, «джобинг». Бесконечные придирки по любому, даже самому пустячному поводу, унизительные высказывания в мой адрес на всех совещаниях. Надо сказать, что с самого советского детства я не переношу унижения. Когда-то очень похожий на Гену учитель истории перед всем классом, брызгая слюной и покрываясь красными пятнами, говорил мне:

– Я, Краковская, если захочу, могу тебя выпороть прямо здесь перед всем классом вот этой вот указкой!

Я ничего не понимала, но мне было так мерзко и стыдно, что хотелось умереть. Сейчас я понимаю, что это было сексуальное домогательство, он озвучивал свои сексуальные фантазии вслух перед сорока детьми. Еще он любил открыть дверь головой какого-нибудь мальчика, и я была единственной, кто ему говорил, что он не имеет права так себя вести.

Когда взорвался Чернобыль, все киевские дети были отправлены подальше от города. Юрий Ильич – так его звали – вызвался поехать с нами, ему ведь тоже нужно было вывезти семью из Киева. Наш лагерь был на берегу Черного моря, стало быть, родители далеко. Вот где этот псих оттянулся. Я думаю, он не пытался меня изнасиловать, понимая, что у меня нормальные отношения с родителями, я им все расскажу и он сядет в тюрьму. Будь я более забитым и запуганным ребенком, он наверняка так бы и сделал. В один прекрасный день он построил весь наш класс, начал за что-то на меня кричать, а потом рявкнул:

– Выйди из строя, когда я с тобой разговариваю, свинья!

– Никуда я не пойду, сами вы свинья.

Тогда он накинулся на меня с кулаками. Я, правда, отбивалась изо всех сил: расцарапала ему лицо, порвала рубашку, а он расстегнул мне кофту, но тут все же подбежали тетеньки-учительницы и запричитали:

– Юрий Ильич, Юрий Ильич!

И мне:

– Посмотри, что ты сделала! Ты же расцарапала ему лицо и руки! И рубашку порвала.

Видимо, по их мнению, я должна была позволить себя избить, чтобы он наконец осуществил свои фантазии. Мне было тогда тринадцать лет, весь класс стоял и смотрел на это. Мои родители написали ему письмо с просьбой «освободить меня от своего пристального внимания» – они очень гордились, что смогли так остроумно и дипломатично выразиться. Но он помахал у меня этим письмом перед носом и порвал его. Он обожал что-нибудь рвать. В первый же день лагерной жизни он разорвал на мелкие клочки все мои конверты для писем.

Когда мы вернулись в Киев, Юрий Ильич не придумал ничего лучше, как сообщить остальным учителям, что в пионерлагере я занималась проституцией. Я даже сейчас не могу понять, зачем ему это было нужно, но сделал он это все-таки зря, потому что классная руководительница пожелала обсудить это с ним и с моей мамой. Мама, услышав такое, закрыла в кабинете дверь и сказала следующее:

– Значит так, скажите спасибо, что вы оба евреи и я не пойду сейчас на вас жаловаться в РАЙОНО, ГОРОНО и выше. И учтите оба, если у моей дочери будет плохая отметка по вашим предметам или вы, товарищ Рейзин, не оставите ее в покое, вы вылетите из школы и из системы образования, это я вам обещаю!

После этого он действительно отстал от меня, хотя до этого разговора изводил целых три года. Не знаю, чем еврейство освобождает от ответственности за сексуальные домогательства к тринадцатилетней девочке, но думаю, что моя мама все же молодец.

Так как приставать ко мне он больше не мог, то переключился на другую девочку в другом классе, родителей которой меньше интересовало, еврей он или нет, и его все же выгнали из школы. Через много лет, уже в Тель-Авиве, я узнала, что он уехал в Израиль и продавал тут липовые квартиры, украл много денег и смылся в Штаты, ну а там в сорок лет заболел раком и сдох. Как говорится, если долго сидеть у реки…

В общем, похожую реакцию – а именно красную пелену перед глазами – вызывало у меня общение с Геной. Я пыталась поговорить по-хорошему, наладить отношения, дать ему понять, что безмерно его уважаю и ценю, но прошу как-то изменить манеру поведения. Бесполезно. Ежедневно и старательно Гена всеми способами демонстрировал свое отвратительное отношение ко мне. На самом деле нужно было послать его ко всем чертям и спокойно пойти домой, но у меня кончилось пособие по безработице, а никаких других доходов не было и пока не предвиделось.

Совместная жизнь

Как раз в это время мы с Жоффруа решили жить вместе. Он уже познакомился с моей дочкой, и, несмотря на языковой барьер, они очень подружились. Я познакомила его со своими родителями, и он им понравился. Правда, папу беспокоило, что, представившись профессиональным электриком, Жоффруа в этом почти ничего не понимал. По крайней мере так показалось папе, когда они вместе рассматривали какие-то электрические схемы.

Я не могу сказать, что предложила Жоффруа съехаться с совершенно спокойным сердцем. Скорее, у меня было чувство, что как-то нет выбора. Фирма, в которой он работал, перестала существовать, и у него не было денег. Он начал работать в Герцлии на бинарных опционах – популярный вид заработка для многих новоприбывших в Израиле. Надо было разводить своих бывших соотечественников по телефону – уговаривать их играть на бирже, притом что алгоритмы построены так, чтобы купивший акции потерял деньги.

Жоффруа очень обрадовался моему предложению жить вместе, и, действительно, нам было хорошо. Он отлично ладил с Роми, ждал меня домой, забирал ее из школы, они вместе готовили ужин или пекли пирог. С Жоффруа было удивительно легко, и он очень поддерживал меня, когда я рассказывала ему про очередную выходку Гены. Так что дома у меня была вполне себе идиллия, если не принимать во внимание тот факт, что у Жоффруа постоянно то отключали мобильный, и надо было дозваниваться мобильному оператору, то блокировали кредитку, и приходилось разбираться с банком, а то и просто везде за него платить.

Помню, в один из выходных, когда Роми отправилась к своему отцу, мы поехали гулять по Эйн-Карем. Это очень живописный район под Иерусалимом – старинные частные дома, утопающие в цветах, красивая церковь и множество ресторанчиков. Там мы гуляли, фотографировались и фотографировали все вокруг, любовались цветением миндаля. Устав, мы решили пообедать в весьма недешевом ресторане. Когда принесли счет, оказалось, что кредитка Жоффруа все еще заблокирована. Мне стало как-то противно, как будто я проглотила лягушку, и весь романтический день покатился к чертям. Это, естественно, отразилось на моем лице. Жоффруа забеспокоился: