Читать книгу "Тяжелые бои на Восточном фронте - Эрвин Бартман"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дверном проеме из-за прилавка появился сам герр Глазер, крупный, плечистый мужчина с широким лицом.
– Ах, Эрвин! Хорошо, ты как раз вовремя. Я отведу тебя в подсобку, чтобы ты познакомился с Фрицем. Будете работать вместе. Он хороший парень и тоже только что окончил школу.
Я проследовал за господином Глазером в коридор.
– Рядом с входом в пекарню дверь в мою гостиную. И хорошенько запомни то, что я сейчас скажу: дверь в пекарню справа, а туалет – в дальнем конце коридора. Не перепутай, какая дверь куда ведет, – добавил герр Глазер.
В подсобке радиоприемник надрывался от военных маршей. Герр Глазер подвел меня к груде 50-килограммовых мешков с мукой.
– Только что с мукомольного завода, – с довольным видом проговорил он, хлопнув широкими ладонями. В воздух полетело облако белой пыли. – Ну-ка, давай, – многозначительно кивнул он мне и ткнул пальцем верхний мешок, – подними-ка вот этот.
Ухватив мешок обеими руками, я потащил, но смог сдвинуть его всего на несколько сантиметров.
– Не волнуйся – скоро твои родители получат более крепкого Эрвина, – хрипло засмеялся господин Глазер. – Я-то сам не могу ничего таскать, старые ноги подводят…
После знакомства с Фрицем я чистил противни, а он замешивал следующую партию теста.
– А что, у хозяина и в самом деле что-то с ногами? – спросил я.
– Трудно сказать, но он никогда не берется за тяжелую работу, – ответил Фриц.
– А почему он все время напоминает мне про двери?
– Да это все весна, Эрвин! Когда становится потеплее, ему нравится трахаться в гостиной. А его дочь спит вместе с ними в одной спальне. Вот и получается: где же ему этим еще заняться? Только бы он не разбрасывал свои презервативы в туалете…
Четверг, 10 ноября 1938 года
Проработав почти восемь месяцев учеником пекаря, я ненавидел каждый поворот педалей своего велосипеда, когда в полнолуние снова спешил в пекарню, чтобы провести там очередной занудный день.
Господин Грюнфельд, еврейский мясник, был точен, как хронометр, но в то утро на Палисаденштрассе его почему-то не было видно. Может быть, в этот день я опоздал? Людей на улицах было больше обычного. Боясь, что проспал, я посильнее надавил на педали…
Въехав на Франкфуртер-аллее, я заметил толпу, собравшуюся у обувного магазина Лейзера. Я замедлил ход, чтобы получше рассмотреть происходящее. Зрители молча наблюдали, как горстка людей сидела на обочине, примеряя сверкающие новенькие ботинки из сваленных вокруг коробок.
– Будь осторожнее, сынок, – предупредила меня одна из женщин, стоящих на краю тротуара. – Они разбили витрину, и повсюду рассыпаны битые стекла.
Я надавил на тормоза, остановив велосипед.
– А что случилось?
– Это худший вид воровства, – громко ответила женщина, чтобы ее слышал мужчина, примеряющий пару украденных ботинок, – мародерство.
– Они сами напросились, – огрызнулся мужчина. – Эти евреи – а многие из них убийцы – они возомнили, будто могут убивать немецких дипломатов где угодно. Сначала это был Густлофф в Давосе в 1936 году, а теперь вот Рат в Париже – ну ничего, пора им показать, кто хозяин в Германии.
– Но ведь это полный идиотизм, – возмущалась женщина, – если дипломатов и в самом деле убили сумасшедшие, оказавшиеся евреями, разве это делает виновными всех евреев?
Хотя из сводок новостей люди узнавали о многих других примерах народного гнева в Германии и Австрии, я лично был свидетелем лишь еще одного инцидента. Позже в тот же день, возвращаясь домой после посещения торгового колледжа на Фридрихштрассе, я проезжал мимо Новой синагоги на Ораниенбургерштрассе. Главная дверь была обуглена, что было явным свидетельством попытки поджога. Однако никаких других следов или повреждений на здании не было.
Прощай, детство!
К моему пятнадцатому дню рождения – 12 декабря 1938 года – я уже достаточно окреп, чтобы поднимать тяжелые мешки с мукой, не съеживаясь от одной только мысли, что придется это делать. В тот день герр Глазер с важным видом объявил, что теперь мой рабочий день увеличен и теперь – за исключением субботы – я должен с 18:00 до 21:00 чистить противни и готовить тесто для замеса на следующее утро. Вообще чистка и уборка, как я выяснил, являлись очень важной частью работы в немецкой пекарне.
Как 15-летний юноша, я официально перешел из «юнгфолька» в «гитлерюгенд», но из-за долгих часов работы в пекарне был избавлен от необходимости посещать частые митинги. Однако с меня взимали такие же членские взносы, как и с прочих участников, и поэтому я был своего рода почетным членом организации. Стоит к этому добавить, что я крайне отрицательно относился к тому, что моя работа в качестве пекаря, по сути, не давала мне возможности стать активным членом «гитлерюгенда». Когда я состоял в «юнгфольке», то участвовал в певческих конкурсах и спортивных состязаниях в летних лагерях с командами других регионов Германии. Однако по закону я был обязан являться в контору Немецкого рабочего фронта, нашего профсоюза. Ежась от холода в длинной очереди ожидающих регистрации, я неожиданно познакомился и разговорился с Робертом Леем, министром труда, и посетовал на свои бесконечные часы, которые проводил в пекарне.
Пробормотав что-то о ценности каждого рабочего, он нечленораздельно, заикающимся голосом произнес:
– Все должны упорно трудиться. Германии нужен хлеб. Ты должен быть доволен своей работой.
Неспособный трезво смотреть на мир, Лей, как всегда, выглядел несколько потрепанным.
Ходили слухи, что его заикание стало результатом ранений, полученных после жесткой посадки самолета во время Первой мировой войны. Но я лично считал, что всему виной была все-таки непомерная тяга к спиртному. Я с удивлением и даже некоторым смущением наблюдал, как, усевшись на заднее сиденье своего государственного автомобиля, он достал из кармана флягу и отпил из нее. Эта случайная встреча оставила в моей душе довольно плохое впечатление об одном из представителей нашей политической элиты.
В апреле следующего года господин Глазер отметил завершение моего первого года в качестве ученика, увеличив мой рабочий день.
– В субботу ты по-прежнему полностью свободен, – сказал он с усмешкой, – но по воскресеньям ты должен будешь являться сюда к 10:00, чтобы разогреть печи.
Я вкалывал целую неделю ради краткой передышки в субботу, которая маячила передо мной, словно морковка для ослика. Работа доминировала над всей моей жизнью, оставляя слишком мало времени, чтобы помечтать о том, что занимает голову мальчика, вступающего в пору возмужания…
Пятница, 1 сентября 1939 года
После влажной и душной ночи, когда толком поспать не удалось, я уже исправно крутил педали. Потная рубашка прилипла к спине. Небо было темным, и казалось, вот-вот грянет гром. Неохотно переступив порог двери, ведущей в пекарню, я распахнул ее пошире, надеясь, что ветерок хоть немного ослабит жар от печей. Но не было даже намека на ветер. В желтом свете электрических ламп в воздухе висел туман из мучной пыли. Как обычно, мой рабочий день начался с мешка булочек на плече и длинного списка адресов, по которым эти булочки нужно было развозить. Для этих булочек были предназначены сумки, висящие на ручках дверей наших клиентов. Что касается меня, то это была долгожданная отсрочка от духоты и жара внутри пекарни. Только в этот момент я вдруг заметил, что из открытого окна квартиры в доме номер 52 по Мемелерштрассе, Доме переплетчиков, как его называли, не слышно обычной перебранки. Кругом стояла зловещая тишина…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Тяжелые бои на Восточном фронте - Эрвин Бартман», после закрытия браузера.