Читать книгу "Женщина справа - Валентен Мюссо"

Покончив с вежливыми расспросами, все заговорили о грозящей Клинтону процедуре смещения. Все лето газеты потешались над таинственным голубым платьем, оказавшемся в распоряжении прокурора Стара, и даче показаний Клинтона Большому жюри. Как ни трудно было этого избежать, я обошел эту тему как можно дальше с некоторым отвращением, как из-за бессмысленной ожесточенности ханжи Стара, так и из-за неспособности Клинтона обуздать свои непомерные сексуальные аппетиты. Конечно, на этой вечеринке были одни ярые защитники президента. Политические взгляды гостей очень серьезно воспринимались Катбертом, долгое время полностью поддерживающим «Биллари»[15]. Во время кампании 1994 года он раскошелился, чтобы поддержать кандидата от партии демократов. В последнее время он присоединился к десяткам актеров и режиссеров, чтобы помочь с какими-то жалкими 10 миллионами долларов гонорара адвокатам: в эту сумму обошлись парочке дело «Уайтуотер»[16] и скандалы Джонс[17] и Левински. Я находил забавным, что состояние его отца – ярого консерватора – послужило на пользу прогрессисту из Белого дома. Также я не мог забыть, что его семья и отцовские политические амбиции потерпели крах именно из-за секс-скандала.

Как я и опасался, Катберт не захотел остаться в стороне при обсуждении этой темы. Обратив на себя всеобщее внимание, с новым стаканом в руке, он принялся всячески поносить республиканцев в Конгрессе и усердие прокурора – «орудия крайне правых», – а затем разразился бесконечной психологической тирадой, пытаясь объяснить поступки Клинтона детством, проведенным с мамой и бабушкой, ненавидевшими друг дружку. По его мнению, президент, «подсевший на романтику», с рождения имеет эмоциональную потребность, чтобы в его жизни присутствовали две женщины. Эта нелепая импровизация была вознаграждена смешками и бурными аплодисментами. Некоторые гости даже принялись скандировать: «Катберта в президенты!»

Когда мне подали пятый стакан за вечер, меня начало понемногу отпускать: я попытался забыть о своей жизни, о вымышленных сценариях, позволив шуму пустяковых разговоров убаюкать себя и не зная, что через несколько часов все мое существование окажется вдребезги разбито.

2

Оставленное на моем автоответчике послание было на удивление коротким. Формула вежливости, имя и назначение свидания, вот и все. В предельно четкой и лаконичной манере некий Сэмюэл Кроуфорд извещал меня, что находится проездом в Нью-Йорке и ближайшие два дня ровно в 12 часов будет завтракать в Котэ-Васк в Западном Мидтауне. По сути дела, все. Самым странным было то, что он не оставил ни телефонного номера, ни адреса, чтобы я мог в свою очередь связаться с ним. Приглашение – хотя бы в этом не приходилось сомневаться – не было четко сформулировано, по крайней мере так, как этого можно было бы ожидать от делового разговора. Это послание не вызвало бы у меня никаких особенных чувств, если бы абонент перед тем, как закончить вызов, не уточнил, что является личным помощником мистера Уоллеса Харриса. Никакой ошибки не должно было быть: речь могла идти только о единственном в своем роде Уоллесе Харрисе – одной из последних живых легенд американского кино.

Мне пришлось прослушать послание три раза. В первый – едва проснувшись, сидя за барной стойкой своей кухни перед чашкой кофе и стаканом с растворенным аспирином, я думал, что это скверная шутка Катберта. Во второй начал принимать услышанное всерьез, не в состоянии как следует вникнуть в его смысл. В третий же я больше ни о чем не думал. Голос с аудиозаписи звучал в моих ушах еле слышным шепотом, я чувствовал, как сердце у меня бьется все быстрее и быстрее, а перед мысленным взором одна за другой мелькали старые черно-белые фотографии.

Не знаю, сколько времени я сидел на табурете, пристально уставившись на телефон и пытаясь понять, что происходит. Знаю только, что из этого оцепенения меня вырвал новый телефонный звонок.

– Мистер Кроуфорд? – вполголоса спросил я.

– Дэвид? Это я.

– Эбби?

Я опрокинул чашку. Еще исходящий паром кофе разлился по стойке, а затем потек на пол. Чтобы не ошпариться, я резко вскочил с места, так как был в одних трусах.

– Боюсь, я тебя разбудила. Ты хорошо выспался?

Я взял тряпку, чтобы промокнуть кофейную лужу и ликвидировать последствия аварии.

– Э… очень хорошо. Ты у себя?

– Нет, я с Мэрил в Вашингтон-сквер. Мы позавтракали вместе.

В отличие от меня у Эбби был мобильный телефон, с которым она никогда не расставалась. Меня часто раздражало, когда она без умолку болтала по своему мобильнику или пускалась в долгие беседы с друзьями, не считаясь со временем суток. Теперь же в мире кино и шоу-бизнеса всякий, у кого нет мобильника, рискует прослыть динозавром или человеконенавистником.

– Во сколько ты ушла?

– Ты что, не видел моей записки?

Вытаращив глаза, я окинул взглядом квартиру, пока не заметил белый листок бумаги и авторучку рядом с ним на стеклянном столе в гостиной.

– Что ты, конечно, видел… Извини, я еще не до конца проснулся.

В трубке послышался ехидный смешок.

– Не сомневалась, что ты весь день проваляешься в кровати. Настоящий сурок!

Я хранил молчание. Мысленно я был в другом месте, еще под впечатлением от послания.

– Так вот: вчера вечером…

На какое-то мгновение я подумал, что она говорит о празднике. Затем вспомнил, что, несмотря на усталость и количество выпитого, мы нашли в себе силы, вернувшись, заняться любовью. В памяти всплыла наша кругосветка по квартире: вход, тахта, коридор, затем спальня… Однако даже приятных воспоминаний оказалось недостаточно, чтобы расшевелить меня.

– Мне бы хотелось, чтобы мы провели вечер вместе, – продолжила она.

– Хочешь куда-нибудь пойти?

– Не сегодня. Как ты смотришь на то, чтобы прийти ко мне? Я могла бы что-нибудь приготовить…

– Мы просто могли бы что-нибудь заказать…

– Нет, у меня настроение заниматься кулинарией. Мне до смерти хочется хоть немного почувствовать, что я у себя дома. Моя квартира стала похожа на фотографию из журнала интерьеров. Можно подумать, что здесь никто не живет.

– Согласен.

Эбби вела разговор в одиночестве. Я безуспешно попытался сосредоточиться на любимом создании, но мой разум теперь был лишь белым полотном, на котором крупными буквами было начертано имя: Уоллес Харрис.

– Ты мог бы приехать к восьми.

– Восемь. Превосходно.

Я смотрел на стойку в пятнах от кофе и скомканную грязную тряпку. Как бы мне хотелось, чтобы этот разговор закончился и у меня снова появилась бы возможность спокойно поразмышлять.