Читать книгу "Моя жизнь с Чаплином. Интимные воспоминания - Лита Грей Чаплин"

Когда мне было одиннадцать, у меня начались месячные, к чему мама меня не подготовила. Однажды утром я проснулась и увидела кровь на простыне и ночной рубашке. В ужасе я позвала маму, она взглянула и объяснила.

Теперь это не имело смысла.

— Ты говоришь, что это бывает у всех девочек, — допытывалась я. — Почему же ты не предупредила меня заранее?

Мама сказала, что ей жаль, но есть такие вещи, о которых мамы стесняются говорить.

— Почему? — настаивала я.

— Потому что неизвестно, — вздохнула мама, — какой вопрос приведет к сотне других.

У меня была сотня вопросов. И больше. Я стала искать кого-то, кто ответит, кого-то, кому можно доверять, кто будет честен со мной.

Глава 2

К 1920 году, когда мне было двенадцать, Чарли Чаплин был самой популярной звездой экрана. Публика любила картины с Мэри Пикфорд, Дугласом Фэрбенксом и Уильямом Хартом, но фильмы Чаплина она просто обожала.

И обожали Чаплина не только в Америке, где кино быстро распространялось, но и в самых отдаленных уголках мира. По некоторым оценкам, в 1920-е годы каждый из его фильмов посмотрели 300 млн человек, в том числе китайцев, мусульман и индусов, — и это в то время, когда не было нынешних скоростей распространения информации и рекламы. Уилл Роджерс называл его «самым известным американцем среди зулусов».

Он был определенно самым знаменитым американцем в Америке. (Никого не волновало, что в действительности он был английским иммигрантом. Мы считали его своим, как, смею думать, своим его считали и на Востоке.) Его появление на улице могло вызвать затор на дороге. Все, что требовалось владельцам кинотеатров, чтобы обеспечить аншлаг, это поместить возле билетной кассы его фигуру, вырезанную из картона, с надписью: «Сегодня я здесь!»

Рынки кишели статуэтками и открытками с изображением Чаплина, игрушками и куклами, чаплинскими рубашками, шляпами-котелками и десятками других символов, напоминающих о нем. Предприимчивый торговец мог разбогатеть, приложив картинку жалкого бродяги, усов, бамбуковой тросточки или гротескных башмаков к любому бесполезному объекту. Мы, дети, откладывали монетки к субботе, чтобы сходить в магазин и купить чаплинские леденцы, жвачку или надувные шарики. Я знаю, современные дети покупают кепки Дэви Крокетта, маски Зорро, фотографии «Битлз», но все эти увлечения как приходят, так и уходят Чаплинский же образ год за годом приносил устойчивые прибыли торговцам.

В ту эпоху, когда не было еще охотников за автографами, — в 1920-е годы, несмотря на избыток киножурналов, большинство кинозвезд за пределами экрана считались таинственными и, следовательно, недостижимыми, — вокруг него собирались толпы с криками: «Привет, Чарли!» и никогда: «М-р Чаплин». И если он всеми силами старался отделаться от них, то не оттого, что не терпел фамильярности, а скорее потому, что был искренне изумлен этой безумной любовью. Как он говорил мне позже: «Я представления не имел, как относиться к ним и их чувствам ко мне».

Когда во время Второй мировой войны Чарли критиковали за то, что он не развлекал наших военнослужащих, как это делали Боб Хоуп и Эл Джолсон, он отвечал, что его амплуа плохо вяжется с такого рода выступлениями. Это была правда, но это была не вся правда. На самом деле, внешне высокомерный, Чарли Чаплин был невероятно застенчив, и при всем том, что делала для него публика, он совершенно не был публичным человеком. При тех скудных порциях любви, которые он получал в детстве, всенародная любовь 1920-х тешила его тщеславие, но он испытывал замешательство, если на него обращали внимание.

В те дни Чарли был убежден, что он не так велик, как все утверждали. Его просто воротило, когда он слышал, что его объявляют гением; его бесило уже само слово. «Я всего лишь маленький грошовый комедиант, пытающийся заставить людей смеяться. Они ведут себя так, будто я король Англии», — жаловался он. Раболепие тоже раздражало его, как это было в тот день, когда он обедал в ресторане в Санта-Монике с миссис Уильям Вандербильт и сэром Биербомом Три. Шеф полиции Санта-Моники явился в ресторан арестовать миссис Вандербильт, поскольку она совершила мелкое правонарушение публичного курения сигареты. Но, приблизившись к столу, он узнал Чарли. Не менее минуты он извинялся за то, что побеспокоил, и буквально свернул себе шею, пока ретировался. Рассказывая в деталях этот инцидент несколькими годами позже, Чарли фыркал: «Ублюдок. А если бы миссис Вандербильт была убийцей или заразной больной? Этот идиот, наверное, и тогда извинялся бы передо мной только из-за того, что она сидит за одним столиком со мной».

Тем не менее втайне Чарли испытывал трепет оттого, что любовь к нему и к его работе исходила от самых разных людей. Некоторые выдающиеся личности, такие как Бернард Шоу, Падеревский и Черчилль, восхищались им и искали его общества, но интеллектуалы, как класс, пока еще не интересовались им. В 1920 году большая их часть отказывалась воспринимать его, вероятно потому, что всякий любимец масс автоматически вызывал подозрение. Однако некоторые критики уже начинали видеть, что его искусство можно расценивать и интерпретировать нелинейно. Его стали сравнивать с Диккенсом, Нижинским и Льюисом Кэрроллом.

И в этой любви не было никаких примесей, даже зависти. Было восхищение этим кокни, который всего несколько лет назад зарабатывал 50 долларов в неделю, а теперь имел миллион. И было сострадание. Когда этот трогательный Бродяга ежился от холода под ледяными порывами ветра, у зрителей зуб на зуб не попадал. Многие отмечали, что он обладал сверхъестественной способностью менять настроение в мгновение ока. Один восторженный критик называл его «хамелеоном в поиске цвета».

Поклонение ему было таким безмерным, что женитьба в возрасте двадцати девяти лет на шестнадцатилетней Милдред Харрис вызвала сплетни и осуждение лишь у небольшой части публики. Маленький Бродяга не мог сделать ничего плохого.

На фоне самых невероятных событий, происходивших в киноиндустрии в 1920-м, женитьба Чарли могла выглядеть совершенно нормально. Как предсказывал мой дедушка, содержание картин настолько вышло из-под контроля, что недалеко было и до цензуры. Хотя моя семья старалась оградить меня от знакомства с неприглядными фактами голливудской жизни, я знала то, что знали все: многие актеры, продюсеры, директора и другие люди кино в свободное от работы время не отказывали себе ни в пьянстве, ни в самом откровенном разврате. Процветание города и истории стремительного успеха породили психологию наплевательства, а скандальные небылицы создавали представление, что все бесконечно напиваются, все балуются наркотиками, и все друг с другом спят.

Множество сплетен о греховности людей кино, вероятно, или были придуманы, или сильно преувеличены, но факт остается фактом: кино тогда всячески идеализировало грех; шел вал фильмов, где наркотики, беспробудное пьянство, легкость измен и разводов выглядели фешенебельно и интригующе, а следовательно, пусть и неявно, они приветствовались.

Единственные фильмы, которые мне разрешал смотреть дедушка, — фильмы с Чарли Чаплином. «Чарли не опошляет жизнь», — говорил он. И дедушка, безусловно, был прав. Мир выбрал Бродягу и отвел ему особое место, а человеческие мерзости проходили мимо, не затрагивая его. Ему редко удавалось избежать грязи, но он неизменно выходил из самых отвратительных ситуаций таким же светлым, благородным и оптимистичным, каким был вначале.