Читать книгу "Мао Цзэдун - Александр Панцов"

Ссоры между отцом и старшим сыном были нередким явлением. Мао мог вступить в яростный спор с отцом даже в присутствии посторонних, что было уже совсем немыслимой дерзостью! В интервью Эдгару Сноу он так сказал об отце: «Я научился ненавидеть его»14.

Экономный отец Мао постепенно выбился в люди. Он уже не покупал больше земли для себя, а скупал закладные на землю других крестьян. Так он смог сколотить довольно солидное состояние — 2–3 тысячи китайских серебряных долларов, что по тем временам было немало для простого деревенского жителя. Большинство китайских крестьян жили в беспросветнейшей нищете. Цинский Китай конца XIX — начала XX века был вообще страной крайне отсталой, дикой, средневековой. Капитализм по существу только зарождался и не определял еще характер общественной жизни. Современные капиталистические предприятия строились где-то далеко от тихой, забытой Богом Шаошани — в Шанхае, Тяньцзине, Ухани, Кантоне. Только в этих нескольких городах жизнь и била ключом. В деревнях же все шло по старинке. Здесь лишь менее десяти процентов населения, к которым как раз и относился отец Мао Цзэдуна, видели в товарном производстве, если использовать выражение Карла Маркса, «nec plus ultra (вершину) человеческой свободы и личной независимости»15. Остальные же ничего хорошего от связей с рынком не ждали, ибо каждый раз, когда дело касалось их отношений с купцами, проигрывали. Осенью для уплаты повинностей простой китаец вынужден был продавать такому же, как отец Мао, скупщику часть своего необходимого продукта по бросовым ценам, а затем весной, когда цены возрастали, выкупать эту же часть у него же с большими потерями, чтобы избежать голода16. Понятно, что купцы, ростовщики и зажиточные крестьяне особой любовью беднейших крестьян не пользовались. Особенно сильную неприязнь к «мироедам», а по существу, к просто деловым и торговым людям, своим хребтом сколачивавшим небольшие состояния, испытывали пауперы и люмпены, то есть бродяги, бездомные попрошайки и прочий сброд[4], составлявшие чудовищную массу населения — приблизительно 40–45 миллионов человек при общей численности Китая в 400 миллионов17. Каждый десятый в цинском Китае был нищим и безработным! Именно они презрительно называли таких крестьян, как отец Мао Цзэдуна, тухао («мироеды»). А поскольку экономическая и социальная жизнь значительной массы населения замыкалась в стабильных местных границах вследствие того, что современные предприятия в городах были малочисленны и не могли предоставить работу всем желающим, пауперы и люмпены наводняли деревни. Здесь некоторые из них могли еще иногда перебиться случайным заработком, особенно в сезон посадки и сбора риса. Но большинству, как всегда, не везло. Толпы оборванных грязных людей бродили по сельским дорогам, прося милостыню. Часто на рыночных площадях можно было видеть крестьян, с тоской смотревших на проходящих. Они предлагали на продажу своих малолетних дочерей, а иногда и сыновей, которых приносили на базар в плетеных ивовых корзинках.

Многие разорившиеся крестьяне становились членами бандитских мафиозных групп, таких как «Триада», и занимались грабежом. А грабили, разумеется, «мироедов», тухао. Бунты, «бессмысленные и беспощадные», были частым явлением не только в Хунани, но и в других провинциях.

Как-то, в холодные зимние дни 1906 года, соседний с Хунанью уезд Пинсян провинции Цзянси, отстоящий от Шаошани всего на каких-то 440 ли, охватило восстание, поднятое тайным обществом «Хунцзян» («Общество благоденствия»). Это общество, являвшееся отделением мощного союза «Хунмэн» («Красное братство»), имело отделения во многих провинциях Южного и Юго-Восточного Китая. Особенно активно оно действовало как раз на границе провинций Хунань и Цзянси, между Шаошанью и Пинсяном. Целями его являлись свержение чужеземной маньчжурской династии Цин, завоевавшей Китай во второй половине XVII века, и восстановление поверженной китайской династии Мин (не случайно оно входило в «Красное братство», ведь красный цвет, как мы уже знаем, — цвет Будды Милофо, покровителя Минской династии). Общество имело тесные связи с другими тайными организациями, такими как «Гэлаохуэй» («Общество старших братьев»), «Тяньдихуэй» («Общество неба и земли»), «Саньдяньхуэй» («Общество трех точек») и, конечно, со знаменитой «Саньхэхуэй» («Триадой»). Члены общества, или иначе «Братства меча», были объединены особым, религиозным, ритуалом, скрытым от непосвященных. Они обязаны были помогать друг другу в любых ситуациях, верили в магические даоские и буддистские заклинания, а также в шаманство и колдовство и практиковали боевые искусства, считая, что серия физических и дыхательных упражнений ушу и цигун делает их неуязвимыми.

Именно это общество и восстало в Пинсяне, открыто провозгласив свои цели в двух лозунгах: «Свергнем династию Цин, восстановим династию Мин» и «Уничтожим богатых, поможем бедным». Слух о восстании быстро распространился по соседним уездам Цзянси и Хунани. Вооруженные саблями, копьями и мечами восставшие в течение десяти дней терроризировали округу, нападая на дома «тухао» и грабя «лешэнь» (зажиточных сельских грамотеев-чиновников и учителей, дословно — «злые грамотеи», в отличие от «хороших», незажиточных, сельских интеллектуалов — «шэньши»). Они отбирали у более или менее имущих крестьян деньги и продовольствие и устраивали в их домах дикие оргии. Правда, часть награбленного все же раздавалась беднякам. Через десять дней бунт подавили правительственные войска, но местные жители долго еще не могли опомниться. Спустя много лет об этом восстании вспомнил уроженец уезда Пинсян, один из основателей КПК и главный соперник Мао Цзэдуна в борьбе за власть Чжан Готао, девятилетним мальчиком (почти ровесником Мао) оказавшийся в эпицентре событий. Хотя в глубине души Чжан и сочувствовал бунтовщикам, но пережитый им в детстве страх заставил его нарисовать ужасающую картину:

«По дороге в обоих направлениях куда-то торопились люди с вещами и без вещей. Но мы, трое ребят, не замечали ничего особенного. Пройдя пять ли, мы дошли до небольшого магазина… Управляющий магазином считал, что в такое неспокойное время нам нельзя ходить одним. А так как ему не на кого было оставить магазин, чтобы проводить нас [домой], он предложил нам остаться поесть и переночевать. Мы этому были только рады.

Примерно в середине ночи несколько пьяных верзил с саблями стащили нас с кровати и поставили на прилавок. Мы мгновенно очнулись от сна, как только увидели, что они угрожают нам саблями. „Принесем в жертву этих трех мальцов и выкрасим наши боевые стяги их кровью!“ — говорили одни. „Неплохо бы на них и сабли испытать!“ — говорили другие. „Не надо их убивать. Свяжем их и увезем, и пусть семьи выкупят их за солидную сумму“, — предлагали третьи. Управляющий пытался спасти нас. Он умолял их позволить отослать нас спать и обещал им дать вина, еды — всего, что есть в магазине. Как мы узнали позже, он принадлежал к той же шайке и потому его слова возымели действие. Пошумев еще немного, они ушли, и мы вернулись в спальню. Испуг постепенно прошел, и мы вновь погрузились в сон»18.