Читать книгу "Фрейд - Петр Люкимсон"

На дворе между тем стояло время великих потрясений в Европе вообще и в Австро-Венгрии в частности. Ветры эмансипации и просвещения добрались до Галиции еще в начале XIX века и на первом этапе проявились в том, что галицийские евреи наряду с религиозным стали давать своим детям и светское образование.

Эти дети, в свою очередь, всё дальше и дальше отходили от веры и образа жизни предков, становясь врачами, учителями, адвокатами — словом, местной интеллигенцией. Революцию 1848–1849 годов они использовали для требования равноправия с остальным населением Австрийской империи, и это требование в итоге было услышано. А получив долгожданное равноправие (точнее, его видимость), еврейские купцы и новая еврейская интеллигенция устремились в столицу — Вену.

«Вена поглощала наиболее живые силы провинции. До 1848 года в Вене легально жило не больше 5000 евреев, в 1869 году число их возросло до 40 000, а в 1880 году до 73 000 душ»[25], — пишет историк Семен Маркович Дубнов.

Разумеется, на этих новых жителей столицы урожденные венцы смотрели приблизительно так, как коренные москвичи смотрели в 1960-х годах на приезжающих в город лимитчиков. Или как уже дети и внуки этих самых лимитчиков смотрели в 2000-х годах на наводнивших столицу России выходцев из Средней Азии.

Эти ветры перемен не могли не затронуть и жизнь Кальмана Якоба Фрейда. Он сменил традиционный галицийский лапсердак на современный костюм. Он живо интересовался всем происходящим в мире и склонялся на сторону тех, кто считал, что еврейскую веру следует совместить со знанием различных светских наук и подражанием немцам в «цивилизованном образе жизни».

Во всяком случае, именно о таком направлении его мыслей свидетельствует тот факт, что 1 ноября 1848 года Кальман Якоб Фрейд купил чрезвычайно дорогое издание Танаха с параллельным переводом на немецкий и комментариями раввина-реформиста[26] Людвига Филиппсона. Целью этих комментариев и сопровождающих их иллюстраций было познакомить читателей с описываемыми в Библии событиями с учетом исследований историков и археологов.

Эти же ветры в итоге занесли Кальмана Якоба в 1855 году в Вену, где дела привели его в дом семейства Натансон. Здесь он познакомился с очаровательной дочерью хозяев по имени Малка, но уже называвшей себя на немецко-австрийский манер Амалией. Как и Якоб, Натансоны были родом из Галиции, из Бродов, но прежде, чем обосноваться в Вене, успели пожить в Одессе.

То, что сорокалетний вдовец из захолустного Фрейберга влюбился в очаровательную девятнадцатилетнюю девушку из «самой столицы», вполне можно понять. Но вот что заставило юную Амалию-Малку согласиться на его предложение руки и сердца, уже навсегда останется загадкой. Вряд ли это был брак по расчету. Кальман Якоб Фрейд, конечно, был коммерсантом, но коммерсантом средней руки, и более состоятельным Натансонам должен был казаться бедняком. Так что, вероятнее всего, Якоб, будучи внешне довольно привлекательным мужчиной, сумел увлечь сердце девушки своими «учеными речами» и «современными манерами». Нужно было для этого, судя по всему, немного: по воспоминаниям детей Фрейда, в их бабке было «мало изящества и совсем не было манер». До конца жизни она так и не смогла толком выучить немецкий, говорила на нем с сильным галицийским акцентом, то и дело допуская смешные ошибки, а потому предпочитала общаться на идиш.

Эта деталь, почему-то упорно игнорируемая многими биографами Фрейда, вроде бы должна положить конец спорам о том, знал ли Фрейд идиш. Безусловно, знал, так как это был разговорный язык его семьи! И это, как мы убедимся ниже, сыграло определенную роль в становлении личности. Писатель Сергей Подражанский (кстати, галицийский еврей) как-то заметил, что одна из духовных трагедий евреев Европы заключается в том, что на протяжении последних двухсот лет в их семьях практически не было трех поколений подряд, которые считали бы для себя родным один и тот же язык. Но ведь язык является важнейшим способом выражения внутреннего мира человека. Если между ребенком и родителями нет полного языкового понимания, то это неизбежно становится причиной множества проблем и конфликтов. Эти конфликты нередко ведут к невротическим комплексам, а порой и к душевным болезням. Таким образом, «языковой фактор» наряду с другими, безусловно, сыграл немалую роль в формировании фрейдовского невроза, о чем и будет рассказано дальше.

В июле 1855 года Кальман Якоб Фрейд сочетался в главной синагоге Вены законным браком с Амалией-Малкой Натансон, после чего молодожены уехали во Фрейберг, где невестка Кальмана Якоба, жена его старшего сына Эммануила, уже ждала первенца. Кальман Якоб вместе с женой, бывшей по возрасту младше его сыновей, снял небольшую комнату над своим магазинчиком в доме 117 на Шлоссергассе — Слесарной улице, получившей свое название за множество расположенных на ней слесарных и кузнечных мастерских. Одна из таких мастерских, принадлежавшая семье Зайиц, была расположена по соседству с магазином Кальмана Якоба.

В этой комнатушке 6 мая 1856 года, или 1 ияра 5616 года по еврейскому календарю, Амалия родила своего первенца. Ребенок появился на свет «в рубашке» — его шейка была обмотана пуповиной, что испокон веков считалось знаком того, что младенцу уготовано некое особое — счастливое, а возможно, и великое — будущее.

В тот же день Кальман Якоб Фрейд сделал пометку об этом в семейной Библии. Еще через восемь дней в ней появилась новая запись — о том, что, как и предписывает еврейский закон, новорожденному было сделано обрезание и он вошел в союз Авраама, Исаака и Иакова. Якоб назвал сына Шломо (Соломоном) — в честь своего отца, умершего за несколько месяцев до этого. Амалия прибавила к этому имени еще одно — Сигизмунд.

Нужно заметить, что одно это уже говорит о матери Фрейда не только как о не очень образованной, но и как о не очень умной женщине. Именно Сигизмундом звали обычно героя ходивших в то время по Австро-Венгрии антисемитских анекдотов, и само это имя поневоле превратилось в объект насмешек. Фрейд терпеть не мог, когда кто-то вспоминал об этом его имени. Он морщился при самом его звучании и всегда представлялся как Зигмунд. Однако при этом он оставался для матери «мейне голдене Сиги» — «мой золотой Сиги», то есть Сигизмунд.

В 17 лет Фрейд официально сменил имя Сигизмунд на Зигмунд, но он, безусловно, о своем первом имени не забывал. Время от времени оно всплывало откуда-то из глубин подсознания, и тогда в его мозгу явственно звучал чей-то противный, кривляющийся голос: «А ты все-таки Сигизмунд! Сигизмунд! Сигизмунд!» — и он начинал с опаской ждать, что кто-то окликнет его этим именем на улице.

Так уже в первые дни жизни своего «золотого Сиги» Амалия невольно заложила первый камешек в фундамент той самоненависти, которая будет преследовать ее сына всю жизнь и от которой он тщетно будет пытаться исцелиться. А заодно — и в амбивалентное отношение сына к ней самой. На уровне сознания Фрейд, безусловно, любил мать, но в его бессознательном, видимо, всегда пряталась неприязнь к ней, невозможность простить ее за данное ему ненавистное имя. Сама смена Фрейдом этого имени была, в числе прочего, и первым его бунтом против материнского диктата.