Читать книгу "Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди"

Удары были глухие, мощные: детина, мрачен и космат, с упорством маньяка раз за разом садил в дверь крутым плечом. Ямщик дернулся было вскочить, придвинуть к дверям, пока не поздно, тяжеленный, еще дедовский комод из массива дуба, налечь всем телом, сдерживая угрозу — и проснулся. Сердце колотилось на опасном краю инфаркта, одеяло сползло на пол, лишив спящего последней возможности укрыться, завернуться в спасительный кокон; Ямщик беспомощно заморгал, стряхивая липкий морок, и дверь вновь содрогнулась от основания до притолоки. Сон властно вторгался в реальность. «Фантазм», фильм, любимый с юности: сон во сне восневосневосне…

Подобное с Ямщиком уже случалось.

С притолоки отвалилась чешуйка растрескавшейся белой краски, оторванным крыльцем мотылька спланировала на паркет. Следующего удара дверь не вынесла — сдалась, распахнулась, и в черном проеме восстал гневный, требовательный, беспощадный…

— Кретин, — вздохнул Ямщик. — Горит тебе, да?

Это я кретин, подумал он. Нашел, кому на совесть давить: наглой рыжей морде!

— Мяу! — ответствовала морда.

Перевода не требовалось: да, горит. Арлекин хотел жрать, Арлекин хотел пить, Арлекин хотел чистки сортира. Арлекин двадцать четыре часа в сутки чего-то хотел, а то, чего хочет кот, хочет бог. Вставайте, негры, солнце уже высоко! Ломайте горб во славу хозяина! Ямщика всегда поражало, как семь килограммов шерсти и скверного характера ухитряются ломиться в дверь с изяществом Годзиллы, идущей по Токио, а главное, неизменно распахивать вход в рай, хоть заколоти его досками. Ямщику, чтобы справиться с просевшими, вечно заедавшими створками, доводилось прикладывать усилия, достойные Геракла, а рыхлая слабомощная Кабуча — та вообще через день звала мужа на помощь: не могла открыть сама.

Вот Арлекина бы и звала!

— Иду уже, тиран…

— Мяу!

— Сказал, иду!

Со второй попытки он нашарил тапки. Встал с кровати: качает. Вроде, отоспался, а вот поди ж ты… Взгляд уперся в электронные часы; взгляд настроил фокус, превратился во взор. Ядовитая зелень цифр резала глаза. Половина первого. Ночь?

День.

Он прислушался к эсэмэскам, посылаемым организмом. Мозг извлекли, пустой свод черепа набили влажной пылью; кости заменили тряпьем, гнилой ветошью. Могло быть хуже. По крайней мере, не мутит, и голова не раскалывается.

— Мяу! — скорбно напомнил Арлекин.

Только Кабуча, с ее унылой театральщиной, по мановению волшебной палочки обратившейся в профессию, могла назвать вредного, брюзгливого, жирного кота в честь шута из commedia dell'arte. «Он же лентяй! — отстаивала жена свой выбор с горячностью, несвойственной той Кабуче, которую Ямщик знал, как облупленную. Перемена так поразила Ямщика, что он выслушал от супруги больше, чем собирался ей позволить в начале разговора. — Арлекин шут, но он лентяй, обжора, бездельник, любитель подремать в холодке. Это Бригелла — ловкач, а задача Арлекина — вызвать сочувствие к его невзгодам и горестям…» Ты на лекции, спросил Ямщик. На лекции, да? Я похож на студента?! На любых подмостках, от Севильи до Гренады, такого арлекина забросают тухлыми яйцами. «От Севильи? — удивилась Кабуча, все понимавшая буквально. — При чем тут Севилья, commedia dell'arte — это Италия…» Опомнившись, сообразив, что вступает в спор, в конфликт, рискует главным, чем дорожит — покоем, она потухла, оплыла свечным огарком, уже готовая произнести сакраментальное «ну, как хочешь…», но Ямщик опередил ее, махнул рукой: твой кот, зови, как хочешь. Сам он звал рыжего самодура «эй, ты» или «кретин», в зависимости от настроения. Коту было все равно. Хулу и похвалу он принимал равнодушно, а в остальном у них с Ямщиком имелся пакт о невмешательстве. Арлекин не лезет к Ямщику, а Ямщик в отсутствие Кабучи по мере надобности удовлетворяет кошачьи потребности.

Интересно, подумал Ямщик, а как он зовет меня? Наверное, тоже «эй, ты» или «кретин», в зависимости от настроения.

Доставая из кухонного стенного шкафа пакет с шуршащим «Royal Canin», Ямщик мельком глянул в круглое зеркальце для макияжа, забытое женой на подоконнике. Здесь было светлее, чем в ванной, и Кабуча регулярно наводила марафет между газовой плитой и холодильником, придвинув к окну стул. Это бесило Ямщика, но сейчас зеркальце оказалось кстати. Он помахал свободной рукой, и отражение без возражений — внутренняя рифма, будь она неладна! — повторило жест. «Ты выглядишь так, как я себя чувствую!» — всплыла в памяти реплика из вторых «Чужих». А вот и нет! Вместо ожидаемого, да что там, закономерного угрюмца-зомби с землистым лицом и дряблыми мешками под глазами из зеркального спасательного круга, заключенного в металлическую рамку, на мир глядел вполне бодрый и даже слегка румяный Ямщик Борис Анатольевич, сорока пяти лет от роду. Женат, детей нет, не был, не состоял, не привлекался…

В смысле — несостоятельный и непривлекательный. Четыре миллиарда триста семьдесят два миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч двести пятьдесят седьмой в общем списке по милоте.

«Не гони, Ямщик! — возразил двойник; к счастью, беззвучно. — Ты еще ого-го!» Ямщик перевернул зеркало обратной стороной, дававшей пятикратное увеличение, и двойник продолжил монолог с пятикратно возросшим пылом: «Сорок пять? Ягодка опять? Ха! Ты выглядишь максимум на сорок четыре с половиной. Что нам эти миллиарды? Плюнуть и растереть!»

— Льстец, — буркнул Ямщик зеркалу. — Не подлизывайся.

Двойник промолчал, лишь губы честно повторили всю положенную артикуляцию. Вчерашний розыгрыш, отделенный от дня сегодняшнего рвом сна, где плескалась илистая вода и зевали крокодилы, казался эпизодом из рассказа, читанного давным-давно. Провалы в памяти? Какие провалы в памяти?! Он все прекрасно помнил. Особняк на окраине — разбитая грунтовка, запущенный сад. Вино в хрустком пластике — дрянь, кислятина. Раздражение, скука. Шашлык, лаваш, зелень. Скука, раздражение. Пиво, текила. Скука. Зачем вы пишете про зомби? Гарнитур-кривоножка, продавленное ложе любви. Тусин романтический мемориз о потере невинности. Свет мой, зеркальце, скажи. Туалетный столик, овал замызганного зеркала, которому место на помойке…

Да, зеркало. Да, розыгрыш. Жестокий, надо признаться, розыгрыш. Профессиональная деформация, ага. Это ты арлекин, дружище, натуральный арлекин в черной маске с бородавкой на лбу, злой клоун, как бы ни возражала commedia dell'arte, оскорбленная в лучших чувствах, и тухлых яиц тебе тоже накидали с избытком: пришлось уносить ноги, ибо Додик все норовил зацепить тебя увесистым патологоанатомическим кулаком. Додика отчаянно штормило, он промахивался, Туся вопила, урезонивая разбушевавшегося супруга, хватала буяна за выступающие части тела, скорее не позволяя ему упасть, чем спасая Ямщика; нет, Додик был упрям, Додик шел в бой, последний и решительный, он жаждал мести, и сделалось ясно: рано или поздно кулак угодит в цель, по теории вероятности или по теории больших чисел; ах, не все ли равно, по какой теории, если по морде, по наглой рыжей — лысеющей! — морде…

Вряд ли Кабуча была в состоянии вызвать полицию. Бьют мужа, убивают, хоронят и эксгумируют, для Кабучи полиция — подвиг. Но с вызовом такси она худо-бедно справилась, и водитель не подвел: одно колесо там, другое — тут. В полночь, час призраков и бомжей, они вернулись домой, где Ямщика сморил сон — едва до кровати добрел.