Читать книгу "Искушение Марии д'Авалос - Виктория Хэммонд"

Ее рана еще была свежей, когда она вышла замуж за Альфонсо. Из первых недель их брака (помимо физического отвращения, которое она, в конце концов, научилась преодолевать) ей запомнились его слова в первую брачную ночь. Он сказал Марии: «Тебя уже сорвали, но это сделал зеленый юнец, поэтому я не стану обращать на это внимания. Теперь ты узнаешь, что такое настоящий муж».

Ее так позабавила самонадеянность этого стареющего мужчины, что она чуть не рассмеялась прямо в его мясистое лицо. Желание смеяться усилилось, когда Альфонсо начал неумело возиться и потеть. Он был столь же неуклюж, сколь Федериго искусен в любви. Наконец она больше не могла сдерживаться и расхохоталась, притворившись, что это стоны наслаждения. Лицо ее исказилось в темноте, по нему текли слезы. А этот дурак Альфонсо остался очень доволен собой. Больше никогда! Больше никогда ей не придется разыгрывать эти спектакли в постели. Пьянящее чувство свободы, которое она наконец-то позволила себе испытать, повлекло за собой такое чувство вины, что Мария закрыла лицо руками.

В первые месяцы их брака она поняла и простила Альфонсо его собственнические замашки. Светлые волосы Марии наделяли ее неотразимой аурой. В стране, где преобладали темноволосые люди, где художники изображали святых и богинь белокурыми или темно-рыжими, чтобы передать их неземную природу, золотистые волосы Марии, зеленые глаза и бледная кожа придавали ее красоте какой-то божественный оттенок. В Неаполе это, несомненно, выделяло ее, а на Сицилии к ней были прикованы взоры всех мужчин. Даже члены благородного круга Альфонсо вели себя глупо в ее присутствии. Однажды вечером на приеме у них во дворце престарелый принц напился и упал перед Марией на колени, выражая свое восхищение. Его смущенный сын помог отцу подняться на ноги и пустился в пространные извинения, но после этого и сам не устоял перед искушением взять ее нежную руку в свои ладони и покрыть ее поцелуями. Мария высвободила руку с улыбкой, продиктованной простой вежливостью, но Альфонсо счел это улыбкой соблазнительницы. После этого случая в палаццо Джоэни больше не давали банкетов. Вообще в этом великолепном белом дворце крайне редко что-то происходило, и Мария, привыкшая к веселым балам и концертам, совсем заскучала и начала чувствовать себя затворницей.

Переехав из Неаполя в Мессину, она словно шагнула из юности с ее бурными удовольствиями в мир почтенного среднего возраста. Об этом как бы свидетельствовал и интерес Альфонсо — его единственное увлечение помимо нее — к реставрации древних церквей. Он настаивал, чтобы жена сопровождала его на встречи с отцами церкви, где обсуждалось, какой выбрать мрамор и кого из мастеров пригласить. По крайней мере это давало Марии ощущение, что она участвует в общественной жизни Мессины, и она восхищалась тем, что Альфонсо выражает свою веру таким полезным образом. Церкви были очень старыми, и ажурные бронзовые украшения плотно окутала патина. Мария находила их очаровательными. Но затем начались ее беременности. Альфонсо относился к ней, как к тепличному цветку, который в такие периоды должен быть заточен в доме, и даже ее относительно привлекательные беседы со священниками и архитекторами закончились. Если бы хоть один из четырех детей, которых она родила Альфонсо, не умер в младенчестве, ее жизнь с ним могла бы сложиться иначе. Сын отвлек бы его, а так вся сила страстной натуры Альфонсо обрушивалась на Марию.

В тот день она вместе со своими служанками и Сильвией гуляла в обширном саду при палаццо Джоэни, полого спускавшемся к серповидному заливу Мессины. Альфонсо появился в тот момент, когда Мария беседовала с одним из садовников, который не был ни молодым, ни привлекательным. Она спрашивала его, нельзя ли сделать вокруг клумб с розами бордюр из лаванды, источающей такой восхитительный аромат. К изумлению служанок и даже Сильвии, Альфонсо впал в ярость. Схватив Марию за руку, он потащил ее в дом, напыщенно рассуждая о непристойной чувственности и о соблазнительницах, и залепил ей звонкую пощечину, так что она вскрикнула от боли. Когда Мария с недоумевающим видом поднесла руку к пылающей щеке, муж еще больше разгневался. От ярости в уголках глаз у него появились какие-то выделения, похожие на белый гной. При этом отвратительном зрелище Мария позволила себе обнаружить чувства, которые скрывала от него все годы, и одарила его взглядом, исполненным такого царственного презрения, что у него на губах выступила пена. «Сильвия, ступай за доктором, скорее», — приказала она, притворяясь встревоженной, — на самом деле ей хотелось, чтобы он умер. Доктор прибыл слишком поздно. Он дал заключение, что смерть вызвана апоплексическим ударом, а Марии сказал, что частенько предостерегал маркиза от чрезмерного пристрастия к жирной пище. И только тогда она почувствовала угрызения совести.

Мария вспомнила побагровевшее лицо задыхавшегося Альфонсо, булькающие звуки, вырывающиеся у него из горла перед смертью, и, зажмурившись, уткнулась лицом в подушку. «Федериго!» — прошептала она. Теперь она могла произносить это вслух. И от самого звука этого имени искаженное лицо Альфонсо исчезло, будто растаяло в воздухе.

Мария открыла глаза. Колокольный звон из ее кошмара, от которого она только что очнулась, продолжался наяву. Она была одурманена чувством страха, преследовавшим ее во сне, и потребовалась минута-другая, чтобы осознать, где она находится, и узнать звук колоколов, звонивших к ранней утренней мессе.

Снаружи было еще темно. Ночью был шторм, но сейчас ветер утих. Она лежала в теплой постели, глядя на мерцающие угли, и жалела монахинь Клариссе, которые уже встали, оделись и направляются в церковь в предрассветном холоде.

Мария поднялась с кровати, отдернула портьеру и, открыв окно, глубоко вдохнула. День обещал быть чудесным, но еще ощущался слабый тошнотворный запах. Он доносился с кладбища монахинь. Мария содрогнулась. Сестры каждый день ходят туда молиться. Как они выдерживают такое — загадка. Ведь зловоние было кошмарным еще десять лет назад, и невозможно вообразить, каково оно теперь.

Она закрыла окно, забралась в постель и снова начала погружаться в сон, думая о том, что скоро придется объяснить Беатриче происхождение этого запаха, иначе девочка может сама до этого докопаться.

Примерно через час ее разбудило прикосновение маленькой ручки, осторожно перебиравшей ее длинные белокурые волосы с рыжеватым оттенком. Беатриче унаследовала от отца светло-каштановый цвет волос и любила золотистые локоны матери. Мария взяла руку дочери в свою и открыла глаза. Мать и дочь смотрели друг на друга безмолвно, с улыбкой. Они часто так делали. Это приносило Марии сладостное и печальное ощущение покоя: ведь держать руку дочери означало держать все, что ей осталось от Федериго. А глядя в серые глаза Беатриче, его глаза, она вспоминала те часы, когда пятнадцатилетняя Мария и девятнадцатилетний Федериго вместе лежали в постели и, не отводя глаз, любовались красотой друг друга.

— Я говорила ей не будить вас, донна Мария, — сказала Сильвия, торопливо входя в комнату.

— Все в порядке, Сильвия. Только принеси нам шоколад.