Читать книгу "Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье"

Между тем серьезное понимание индейских обычаев, исключая те, которые известны всем и не скрываются аборигенами – давалось очень трудно: за такое короткое время решительно ничего нельзя было сделать. Узнав, что я друг фра-Антонио, индейцы, питавшие к нему большое расположение, оказали мне ласковый прием и встретили с большим почетом. Однако мне сразу запало подозрение, обратившееся потом в уверенность, что, будучи рекомендован христианским священником, я внушал индейцам сильное недоверие. Они ни за что не хотели посвящать меня в свою личную жизнь. Все, что я начал узнавать тогда и что вполне узнал впоследствии, убедило меня, что эти люди, приняв христианство, не отступились от язычества; обнаруживая известное суеверное почтение к христианским обрядам и церемониям, они искренно почитали только своих языческих богов. Я не сразу пришел к этому неприятному открытию, но оно доказало мне только всю трудность принятой на себя задачи – проникнуть в тайны жизни индейцев.

Если бы не счастливая случайность, я вернулся бы в Морелию ни с чем; однако сама судьба благоприятствовала мне и первый шаг к удаче повлек за собой необычайно важные последствия. Это случилось накануне моего отъезда из деревни Санта-Мария. Во-первых, мне как-то посчастливилось уйти в горы одному. Моя прогулка имела определенную цель, потому что всякий раз, когда я хотел туда направиться, один из деревенских жителей непременно нагонял меня и с вежливыми извинениями предлагал проводить другим путем, говоря, что здесь ходить опасно. Каким образом удалось мне скрыться от такого множества бдительных глаз, решительно не понимаю; но судьба была за меня и я ушел, никем не замеченный. Крутой горный склон, дикий и неровный, был усыпан большими обломками скал, упавших с вершины; пролежав здесь целые столетия под деревьями, они обросли мохом и были на половину скрыты сухими листьями. В этом лесу стоял полумрак, лучи солнца скупо проникали между густых ветвей; я пробирался вперед, рискуя сломать не только ноги, но и шею, поскользнувшись на мшистом обрыве, под которым был новый уступ, усыпанный камнями. Я уже начал думать, что индейцы были правы, предостерегая меня от ходьбы по этим трущобам, и собирался вернуться засветло домой, но только что во мие созрело это благоразумное решение, как я в самом деле поскользнулся и полетел вниз.

К счастью, мне пришлось упасть с высоты не более двенадцати футов и притом на почву, обросшую мхом и усыпанную листьями. Вскочив на ноги, я увидел, что стою в узком овраге между скал, где, к моему немалому удивлению, оказалась протоптанная дорожка. Всякая мысль об опасности тотчас вылетела у меня из головы, едва я сделал это открытие. В радостном волнении и в надежде найти что-нибудь такое, что индейцы тщательно скрывали от посторонних глаз, я быстро подвигался вперед по тому же направлению, по которому мне было так трудно идти на скалистом склоне. Узкий ход, как я заметил, был частично образован самой природой, частично проложен человеческим руками; он пролегал или по оврагам, как тот, куда я упал, или извивался между громадных каменных глыб, весом в несколько тонн, которые были нагромождены одна на другую, оставляя тесное пространство у своего подножия. Все это, очевидно, было устроено в давно прошедшие времена, потому что скалы густо обросли мхом; а в одном месте, где дорожку пересекал ручей, камни до такой степени были источены водой, что на это понадобилось непременно несколько столетий. Дорога была так искусно скрыта и до того узка и неправильна, что целая армия могла пройти по склону горы, не заметив ее совсем, разве только с кем-нибудь случилось бы то же самое, что и со мной.

Пройдя с полмили или немного более среди наступавших сумерек, с сильно бьющимся сердцем достиг я наконец обширного выступа скалы, простиравшегося на восток. Здесь была площадка, не меньше акра протяжения, а в центре ее стоял высокий камень, похожий с виду на алтарь. В конце тропинки я остановился и тщательно осмотрелся кругом, отлично сознавая, что могу поплатиться жизнью за свою смелость, если не буду осторожен. Выйдя из-под сени леса и из-под защиты высоких скал на это открытое место, ярко освещенное вечерней зарей, я мог прекрасно видеть все вокруг. Посредине площадки, недалеко от обрыва над пропастью, не менее тысячи футов глубины, возвышалась каменная глыба, грубо обтесанная в форме куба и представлявшая колоссальный алтарь. Тщательно проложенная дорожка досказала мне остальное. Здесь был храм; куполом ему служил безграничный небесный свод; здесь было место, где индейцы, которых благодушный фра-Антонио считал такими ревностными христианами, усердно молились своим настоящим богам, точно так же, как и их предки в незапамятные времена!

Радостная дрожь пробежала у меня по телу, когда я понял, что нашел. Передо мной было явное доказательство, что ацтеки по-прежнему придерживаются язычества; значит, если их вера жива и если мне удастся проникнуть в ее тайны, я открою все, чего искал, узнаю их обычаи, предания, и могу ясно показать миру в конце XIX столетия удивительный социальный и религиозный строй этого народа, вытесненный испанцами XVI века, но не уничтоженный ими вконец. Открытия моих товарищей – археологов в Сирии, Египте и Греции – будут ничто в сравнении с тем, чего я мог достигнуть в Мексике. Смит, Раулинсон, Шлиман могли только смахнуть пыль с умершей древности; у меня же появилась возможность воскресить прошлое в настоящем, во всей его свежести и жизненности. Мне предстояло оживить обособленный древний мирок! Пока я стоял таким образом в тени узкого прохода и сердце у меня прыгало от радости, до моего слуха долетел слабый болезненный стон. Эти неясные звуки раздавались как будто у каменного алтаря; я знал, что если кто-нибудь из индейцев найдет меня здесь, то без церемонии положит окончательный предел моему честолюбию археолога. Однако естественное желание помочь страждущему боролось во мне с чувством самосохранения. Я стоял с минуту в нерешительности, но, опять услышав стоны, храбро вышел из своей засады и направился к алтарю. Обойдя его кругом, я увидел страшную картину: старый индеец лежал на голой скале с огромной зияющей раной на лбу, откуда текла струя крови, заливая ему лицо и грудь; поза его была какая-то неестественная, как у человека с переломанными костями. Услыхав мои шаги, несчастный повернул голову, но, очевидно, не мог меня рассмотреть, потому что кровь ослепляла ему глаза. Он сделал слабое усилие протереть их, однако тотчас с болезненным стоном опустил наполовину поднятую руку. Я узнал его с первого взгляда. Это был кацик, предводитель племени, а вместе с тем, вероятно, и жрец, то есть последний человек, с которым я желал бы встретиться в таком месте.

– Наконец-то ты пришел, Бенито, – заговорил он слабым прерывистым голосом, – я молил наших богов, чтоб они привели тебя сюда; моя смерть близка, а мне нужно передать тебе, мой преемник, великую тайну, которой ты еще не знаешь. Я был на вершине алтаря и упал оттуда.

Слова кацика подавали мне самые блестящие надежды. Он не мог видеть меня и, очевидно, принимал за второго начальника деревни, Бенито, – индейца, с которым мне часто приходилось разговаривать, так что я мог подражать его голосу. Нет сомнения, что моя неловкая попытка подделаться под речь природного индейца была бы тотчас обнаружена при иных обстоятельствах. Но кацик был уверен, что никто другой не мог прийти к нему сюда, да и жестокие страдания, вероятно, притупили в нем остальные чувства. Я старался говорить как можно меньше, и мой обман удался; жрец не догадывался, в чьи руки он попал в последние минуты жизни.