Читать книгу "Пора домой (сборник) - Саша Кругосветов"

Так на улицах моего города появился маленький велосипедист на изящной рогатой машине.

Вначале он был веселым, он радовался тому, что оказался в нашем городе. Ему нравились люди.

Но город был таким, как все другие города, и люди в нем жили самые что ни на есть обычные. «Самые, самые обычные», – подумал он. И когда спустился вечер, глупому маленькому велосипедисту стало одиноко и грустно.

Он ехал медленно, медленно. Словно во сне. А люди проплывали мимо него со своими горестями и радостями. Они проходили вопросами, как бы ожидая его ответов, но ответов не было, – а, может быть, ответами на его вопросы – и больше никогда не встречались. Их внешность соответствовала их характерам. Внешность, которая всегда может быть подогнана под определенный стандарт. Но нестандартный характер прорывался через внешность и оставлял следы. Люди несли на лице следы своего характера, свои следы. Казалось, с любым заговори, и возникнет взаимопонимание, а после – благодарность за эту мимолетную общность. Но люди проходили вопросами, так и не дождавшись ответов, и больше никогда не встречались. И оставалось только чувство, вначале теплое и немного тоскливое, которое сменялось отчуждением и холодом. Теплота с привкусом тоски не находила опоры и быстро исчезала, а на ее место приходили недоумение и стыд. И странная пустота после наивного порыва. Что такое? К чему все это? – и больно от своего теперешнего безразличия.

Велосипедист задумчиво объезжал крышки люков, рисуя на сыром асфальте замысловатый узор. Вот он круто свернул и, подкидывая задком, спустился по ступеням на водную гладь. Туман принял его, и велосипедист заскользил по блестящей печальной поверхности. Туман галактиками накручивался на колеса его машины, и быки мостов толпились вокруг него и молчали, как сказочные кристаллические великаны.

Маленький, печальный велосипедист. Современный велосипедист с острыми сухими коленками. На плечи его садился седой иней. Кожа замерзала и леденела. Плечи, спина, ноги чувствовали чужое, холодное движение своей кожи. Смеженные веки, качаясь, холодили теплые глаза.

Глаза широко открывались внутри, под веками, и заполняли собой весь мир. И мир глаз приходил в его сознание, мир теплых глаз под холодными веками. В этих глазах мир таял под лучами нездешнего солнца, и теплое море плескалось в этих глазах. Море качалось и манило, и пеной стекало по бронзовой коже. И маленький велосипедист уплывал, чтобы потеряться в ласковой бездонной стихии. Он падал с головокружительной высоты, теряя сознание, и обретал волшебную власть над своим телом, слитым в движении с соленой стихией.

Стихией…

Стихи…

И в воображении его, плывущего, раздвигалась и открывалась другая, теплая, оранжевая страна, населенная красивыми молчаливыми женщинами. Незнакомки всех поэтов теснились на его размягченном мозгу, и, как ни странно, печального велосипедиста тянуло к конфликту, к детскому цинизму, как к отвратительному и притягательному плоду. Печальный юный велосипедист с острыми сухими коленками.

«Распался мир, раскололся, как в каждое двадцатилетие, как для каждого в его двадцатилетие. Враждебный мир, несвязанный, как для любого, открывающего дверь в него с наивными глазами и застенчивой улыбкой. Он угрожает, улюлюкает, паясничает. Мир, населенный чудовищами с задами вместо лиц. И лицо этой вселенной предстает гигантским, розовым, колыхающимся задом, ощерившимся по недоразумению в зубастой, нагло приветливой улыбке: „Входите, молодой человек, в жизнь. Посмотрите, как она прекрасна! Мы для вас приготовили уже все пути и дороги!“»

Мир закачался и накренился как корабль, застигнутый штормом, но велосипедист этого не заметил. Впереди неожиданно очертились две фигуры.

– Скажи, ты меня любишь, милый?

– Я тебя обожаю.

– Как это?

– Я не могу без тебя жить.

– А если меня не будет?

– Я буду один, мне будет очень плохо.

– Бедненький…

Они остановились. Кукла, изображающая юношу, отвернулась. Другая – которая должна изображать девушку – игриво улыбалась и подрагивала бедрами.

– Уходи от меня! У тебя нет души, – гневно сказала кукла-юноша.

– Да что ты говоришь.

– Уходи!

Слова, сделанные из папье-маше, гулко отдавались в пустом городе.

– Вот как? Ты еще пожалеешь об этом! – она повернулась и пошла, независимо вихляясь.

На велосипедиста наплывало лицо куклы-юноши с влажно-упрямыми глазами и подрагивающими губами. Оно наплывало, росло и бледнело, пока не растворилось, пока не распалось, рассыпалось на отдельные снежинки. Снег был сухой и прохладный. Он струился, застилая все светящейся туманной пеленой. Предметы появлялись из него, неожиданно огромные, и мгновенно закрывали все поле зрения.

Велосипедист – ехал или плыл? – не по – над улицей.

Масштабы сместились. Огромные шары фонарей заботливо склонялись к самому его лицу, склонялись, словно головы близких, и мудро светились изнутри.

Жестяные круглые блины дорожных знаков предупреждали об опасностях на жизненном пути и глухо гудели на ветру.

Провода города казались толстенными канатами, снастями ночного корабля. Словно сквозь огромную, заиндевевшую лупу, просматривались части этого призрачного механизма.

Из тумана появилась бронзовая голова великана. Вслед за ней – бронзовые же могучие плечи и рука с книгой, указывающая направление дальнейшего движения. Голова была исполнена достоинства и пустая изнутри, она тоже гудела на ветру. Статуя мрачно посмотрела на велосипедиста и проводила его тяжелым невидящим взором.

Велосипедист задумчиво проехал вдоль шеренги больших портретов незнакомых людей, старательно проникаясь уважением к плохо нарисованным лицам. Но портреты смотрели холодно и осуждающе, и ни одно лицо не улыбнулось.

Сквозь туман катился по влажному асфальту голос того самого юноши и исчезал в серой мгле.

«Где ты, где ты?

Ты у меня здесь. Ты моя.

Я тебя придумал, тебя нет нигде, ты только здесь, в моем сердце. Ты моя.

Где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, ты со мной. Я засыпаю с твоим именем, просыпаюсь от твоего взгляда.

Что бы я ни делал, ты говоришь мне: „да“. Или говоришь: „нет“. Я советуюсь только с тобой. Ты – моя правда, мой стержень».

Велосипедист ехал по проводу, растянутому над улицей. Странным и задумчивым было его молчаливое движение.

Он перебирался с провода на провод, залезая все выше и выше.

На серебристом ночном небе его силуэт был черным и четким. Он – то поднимался, то опускался. Безошибочные колеса его касались нехоженых металлических путей скалистых крыш и огромных кранов. Стрельчатые фермы подставляли ему свои узкие спины, и недобрая луна с испугом наблюдала за движением заколдованной фигурки.