Читать книгу "Венецианский аспид - Кристофер Мур"

Сенатор хмыкнул и продолжал накладывать слой раствора для следующего ряда камней.

– Вы под уровнем лагуны. Я б мог запытать вас до смерти, и никто б не услышал ваших криков. Но я предпочитаю отправиться в постель и сладко заснуть под покровом грез о том, как вы тут в темноте страдаете, медленно умирая.

– Ха! Вот видите. Я думал, что уже умер, когда выпил вашей отравы, поэтому, как ни вертите, вам, по-моему, уже не отыграться.

– Никто вас не травил. Вы отведали зелья из далекого Катая – его привезли сюда по суше, не считаясь с затратами. Оно уже было у вас в кубке. – Он сунул руку себе куда-то под мантию и извлек наружу крохотную шкатулку, покрытую красным лаком.

– Не травили? – переспросил я. – Жаль. Я уже было наслаждался воскрешением. Надеялся вернуться ростом повыше, но, с другой стороны, и рост, и эдакая грубоватая мужская красота – все равно что лилию золотить, нет?

– Хотите, поспорим, сколько вы тут протянете? Два-три дня, быть может? А, ну да – вы не в положении спорить, верно? У вас ничего нет.

– Это правда, – отозвался я. – Однако же в том, что для всех нас – простая правда, вы зрите свою победу, не так ли? У нас ничего нет, и сами мы ничто. – Сказать правду, я был ничем и ничего не чувствовал, кроме скорби и тоски, с тех пор, как три месяца назад до меня дошло известие: моя милая Корделия скончалась от лихорадки. Смерти я не боялся, боли тоже. Бойся я – ни за что б не поперся в палаццо к Брабанцио. В тот последний миг, сочтя, что меня отравили, я ощутил облегченье.

– Ну, вы и есть ничто. Жаль, что вы этого не сообразили перед тем, как погубить мою дочь.

– Порцию? О, да ничего она не погублена. Может, поболит у нее чуть-чуть… ну, походит день-другой без изящества от ковровых ожогов – но она отнюдь не погублена. Считайте ее просто с толком попользованной.

Брабанцио зарычал, а затем его красная рожа задергалась в незаложенном проеме, как у полоумного грязееда. (Мне уж почудилось, что от усилий у него на старческом лбу вена лопнет.) Похоже, никакого внятного ответа он сформулировать не мог – лишь пар да слюни, – и я принял это за суфлерскую подсказку продолжать:

– Как новую пару сапог. – Зелье Брабанцио не на шутку развязало мне язык. – Вот новые сапоги, знаете, – по воде в них походите, и пусть сначала в них чвакает и плюхает какое-то время, зато потом высохнут и станут точно по ноге. Лепятся, если можно так выразиться, опытом – и принимать потом будут вас и только вас. После чего их можно загибать над стулом и бурно иметь в попу.

– Нет! – рявкнул сенатор – и метнул в меня кирпич, который запросто снес бы мне коленку, не успей я подтянуться на цепях. Кирпич отскочил от стены и плюхнулся в воду где-то в темноте.

– Метафора растянутого сапога – от нее у вас, значит, шарики за бебики заскакивают? – осведомился я, легкомысленно аккомпанируя себе веселым перезвоном цепей. – Теперь вам кирпича не хватит, знаете? Испоганили все свое ятое ваянье толикой литературной вольности, чувствительный вы старый мудеглот.

– Погублена моя старшая, Дездемона, – сказал сенатор, подчеркнув довод помещением камня на возводимую стенку.

– А, ну это да, только тут нет моей заслуги, – ответил я. И насчет младшей его я, разумеется, врал. Я ни разу даже наедине с Порцией в одной комнате не оставался. – Нет, паденье Дездемоны – дело рук Отелло.

Еще один кирпич лег в стену к своим красным собратьям. Над ними теперь виднелось только сенаторово лицо.

– А если б не ваше вмешательство, его бы с нами уже не было – ну, или его бы приговорили, будь на то моя воля. Но нет – вы влезли в ухо дожу, как комар, кинулись защищать этого своего драгоценного мавра, рассказывали, чем Венеция ему обязана, целые рапсодии сочиняли, что он-де герой благородный, а не чумазый раб, возгордившийся не по чину.

– Благородство и мужество – свойства, чуждые вам, они вас пугают, мандоклоп вы обоссанный. – Сенатор раним касаемо собственного благородного происхождения либо его отсутствия. Венеция была единственным городом-государством в Италии – бери выше, на континенте, – где не существовало знатных землевладельцев. Преимущественно потому, что здесь не было земли как таковой. Венеция – республика, все власти надлежащим манером избираются, вот это-то его и терзало. Лишь за несколько последних месяцев он сумел убедить дожа и совет разрешить передачу мест в сенате по наследству. А поскольку сыновей у Брабанцио не было, его место достанется мужу его старшей дочери. Вот именно – мавру. – Говоря по всей строгости, он вообще-то ее не погубил. То есть, она замужем за генералом, который однажды станет сенатором Венеции, поэтому, честно сказать, она тем самым сделает шаг наверх от своей родословной. Которая, мне кажется, вы не можете не согласиться, заурядна, как кошачья моча.

Он зарычал в ответ и метнул в отверстие еще один кирпич. Этот попал мне в бедро – оказалось, не так больно, как должно бы. Поразмыслив, я пришел к выводу, что судьба моя могла бы меня беспокоить и посильнее. Вероятно, у меня головокружение от восточного порошка.

– Синяк останется, Монтрезор.

– Будь ты проклят, дурак. Я заткну тебе рот. – Он вернулся к своей кладке с такой яростью, что аж задыхался. Вскоре у него остался последний кирпич, а у меня – лишь маленький прямоугольник желтого света. – Моли о пощаде, дурак, – сказал сенатор.

– Вот еще.

– Утопиться ты не сможешь, я об этом позаботился. Будешь страдать, как заставлял страдать меня.

– А мне какое дело. Ни до чего мне его нет. Заканчивайте свое ятое дело уже да валите отсюда. Вы меня утомили своим скулежом. Отдайте мне мое забвенье, чтоб слиться мог я сердцем, любовью своей, с моей королевой. – Я склонил голову, закрыл глаза и стал ждать прихода тьмы и тех грез, что с нею явятся. Вероятно, мне не пришло в голову, что я могу томиться и быть мертвым одновременно.

– Твоя королева не от лихорадки загнулась, дурак, – произнес Брабанцио, ныне – всего лишь шепот во тьме.

– Что?

– Яд, Фортунато. Составленный лучшим провизором Рима так, чтобы походило на лихорадку, неспешную и смертельную. Даден был вскоре после того, как ты прибыл сюда с посольством и доложил о том, что королева твоя сильно недовольна нашим Крестовым походом. Его отправили в Нормандию на одном судне Антонио, а подсыпал его лазутчик, которого Яго завербовал в ее охране. Может, у нас и нет благородных землевладельцев, но кто правит морями – правит торговлей, а кто правит торговлей – правит миром.

– Не может быть, – произнес я. Правда этого известия прожгла насквозь дымку снадобья, и скорбь опалила огнем всю мою душу. Ненависть пробудила меня. – Нет, Монтрезор!

– Еще как да. Ступай к своей королеве, Фортунато, и когда вы с нею свидитесь, передай, что прикончили ее твои слова. – Он поскреб лопаткой в отверстии, затем пристроил последний кирпич и пристукнул по нему, чтобы встал на место поровнее. Келья погрузилась во тьму, вода плескалась уже у моих колен.