Читать книгу ""Зверобои" штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага - Владимир Першанин"

— Осколком, — машинально поправил его Чистяков. — Снаряд тебя бы, как тех танкистов, разорвал.

— Пусть осколком. Все равно кровь пролил.

— Герой! Орден тебе. Ладно, не куксись, — доставая папиросы, сказал комбат. — Закурим «беломора» На войне никому не сладко.

— Это точно, — согласился шофер, принимая папиросу. — Дорого нам этот аэродром обошелся.

— Фрицы воевать умеют. А за свою землю зубами цепляться будут.

Пока отсутствовали, на аэродроме появились неожиданные гости. Трое мужчин в полосатых лагерных робах и таких же шапочках с нашивками-номерами. Один был одет в немецкую шинель, покрытую засохшей кровью, — должно быть, снял с трупа.

Все трое были истощены, выпирали скулы, а глаза ввалились в подлобье. Чистяков уже не раз встречал узников концлагерей или тюрем. Кроме истощения, они выделялись серым неживым цветом кожи и глубоко запавшими тусклыми глазами.

Оказалось, все трое убежали из пересыльного лагеря. Двое были поляки, третий то ли норвежец, то ли швед. Поляк в шинели торопливо говорил, глотая слова и задыхаясь от возбуждения.

В их лагере последние дни шла эвакуация и одновременно массовые расстрелы. Сейчас охрана, кажется, разбежалась.

— Гонялись за нами на машинах, — рассказывал поляк. — Некоторых убили, другие спаслись.

Кто-то из танкистов принес две трофейные теплые куртки. Заключенным совали хлеб, колбасу, консервы. Налили всем троим в кружки трофейного рома.

— За победу!

— За Красную Армию!

Видимо, последние несколько дней они не видели пищи. Мужчины жевали хлеб, колбасу, но не могли проглотить еду. Проталкивали разжеванные куски пальцами в горло, давились, кашляли.

— Вы когда последний раз ели? — спросил майор. Поляк показал четыре пальца.

— Четыре дня. Может, больше.

— Им чаю вскипятить надо, а то помрут, — сказал пожилой старшина. — Заворот кишок может случиться.

— Дайте воды для начала, — вмешался Чистяков. — Не суйте куски, и правда, помрут. Ваш лагерь далеко отсюда?

Из торопливых объяснений поняли, что до лагеря километров шесть, а место называется Зеленая Гора.

— Зелена Гора, — несколько раз повторил поляк. — Клятое място.

— Там живые остались?

Все трое пожимали плечами. Наверное, остались, если немцы не добили. Возможно, кто-то сумел спрятаться.

— Швабы два дня людей стреляли, — рассказывал поляк. — Многих побили.

— А немцы, фрицы в лагере еще есть? — допытывался Лыков.

— Не знаем. Может, и есть. Большинство сбежали.

Майор Лыков отвел Чистякова в сторону.

— Возьми с собой «тридцатьчетверку» и бойцов десятка полтора. Проверь, что и как. А я в штаб сообщу, пусть пришлют особистов и врачей.

Пересыльный концлагерь представлял из себя квадрат шириной с полкилометра, огороженный двумя рядами колючей проволоки. Его спешно возвели осенью сорок четвертого года и использовали как временный пункт для содержания военнопленных и антифашистов, которых собирались эвакуировать на запад.

Часть узников, больных, ослабевших, расстреливали и закапывали в ямах за лагерем. Когда стало ясно, что советские войска наступают слишком быстро, была спешно разработана операция «Ночь и туман».

Нацистские лидеры любили подобные названия, в которых им виделся древний арийский дух, который возвышал германскую решительность в борьбе с врагами рейха.

На самом деле происходила очередная бойня. В разных местах: лагерях, тюрьмах, в подвалах гестапо — снова звучали выстрелы, пулеметные и автоматные очереди. Убивали военнопленных, заложников, политических врагов рейха и просто людей, которые, по мнению нацистов, не имели права на дальнейшую жизнь.

В пересыльном лагере возле поселка Зеленая Гора, согласно обнаруженным документам, были расстреляны 1160 заключенных. Это были поляки, русские, чехи, словаки, французы, югославы, немцы и люди других национальностей.

Когда тяжелая самоходка капитана Чистякова и «тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Олега Васильченко приближались к лагерю, первое, что они увидели, — поднимавшийся дым.

Ворота были распахнуты, догорали бараки и щитовой дом, где размещалась охрана. Две многоместные армейские палатки тоже пытались сжечь, но влажный брезент выгорел лишь кусками, тлела солома, служившая подстилкой для заключенных. Между бараками лежали мертвые тела в знакомых полосатых робах, но их было немного.

— А где остальные? — спросил Чистяков.

— Там, за лагерем, — показывали направление все трое заключенных, сидевшие на броне самоходки вместе с десантниками.

За лагерем, в низине, обнаружили ров, заполненный расстрелянными людьми. Капитан Чистяков воевал с мая сорок второго, повидал многое. Но такое зрелище предстало перед ним впервые. Глубокая яма была завалена сотнями тел в полосатых робах. Обычно эсэсовцы успевали замести следы своих спецопераций. Заровнять ямы, набитые казненными, сжечь тела. Но здесь времени у них не хватило.

Все произошло совсем недавно. Часть заключенных расстреливали, возможно, в тот час, когда танки и самоходки вступили в бой с немецким заслоном возле аэродрома.

Следы на снегу были совсем свежие, кровь не везде успела застыть. В том месте, где стоял пулемет, из которого расстреливали заключенных, снег растаял до земли на площадке в несколько квадратных метров. Сотни горячих гильз, пламя, бьющее из ствола, и раскаленный ствол растопили его, обуглили траву.

Во рву началось какое-то шевеление. Расталкивая мертвых, пытались выбраться уцелевшие. Им помогали вылезти из ямы, кого-то перевязывали, наливали трофейный ром, отдавали старые бушлаты, куски брезента. Десантники вытряхивали из вещмешков запасное белье, полотенца, портянки — все, что могло согреть окоченевших заключенных. Мороз был не сильный. Но холодный сырой ветер продувал изможденных людей насквозь. Многие садились на снег, другие что-то бессвязно рассказывали, некоторые плакали.

— Русские есть? — выкрикнул Чистяков.

— Есть, — поднялся рослый, казавшийся еще более худым и костлявым, человек неопределенного возраста. — Красноармеец Зосимов, восемьсот одиннадцатый стрелковый полк, Западный фронт.

— Строй всех уцелевших и веди к лагерю. Здесь вы померзнете. Кто не может идти, подвезем на броне.

Группа, человек пятнадцать, медленно потянулась к лагерю. Командир «тридцатьчетверки» Олег Васильченко, закончивший два месяца назад танковое училище, застыл возле рва.

Он не мог отвести взгляда от груды тел. Ближний к краю заключенный лежал с запрокинутой головой, рот был широко открыт в жуткой неживой улыбке. Его сосед словно подмигивал танкисту прищуренным глазом, второй был выбит. На спине одного из расстрелянных отпечаталась строчка рваных выходных отверстий, но крови было немного.