Читать книгу "Мечты о лучшей жизни - Екатерина Островская"

В столовую вошла ослепительно прекрасная Мила в длинном тонком свитерке и обтягивающих ноги лосинах.

– Здравствуйте. – Взгляд равнодушно скользнул по Реброву, и тут же Мила обратилась к мужу: – Звонила твоя мама…

Но Борис перебил жену:

– Слышь, вот он, – владелец жеребца мотнул головой на гостя, – говорит, что эта Годзилла на тихоходной лошади таскалась целый день голой по Лондону.

– Вообще-то это было в Ковентри, – тихо сказал Ребров, стараясь не смотреть в сторону Милы.

Но Борис выплюнул на стол косточку от маслины и, казалось, не услышал замечания.

– Ну, чего там мать хотела? – спросил он жену.

Николай Сергеевич видел, как порозовели внезапно ее щеки, и понял, что Мила смущена от того, как откровенно Борис проявляет свое невежество и свою невоспитанность. Кровь неожиданно прилила и к его лицу, когда в мозг постучалась простая-простая мысль: она не любит мужа. Конечно, разве может человек, выплевывающий на скатерть косточки от маслин, нравиться той, чья душа трепетала от прикосновения его, ребровской, руки, от одного только его взгляда или ласкового слова? Вспомнилось, как Мила замирала на его груди, ведь только так и могла заснуть.

Но все это пронеслось сквозь сознание, как скорый поезд мимо сельского полустанка, остались только боль в висках и недоумение: как Мила смогла?

Несколько лет назад, когда они, оформив развод, стояли ослепленные июньским солнцем, он перед тем, как попрощаться, вдруг сказал ей, непонятно почему:

– Прости.

И Мила, странно поглядев на него влажными глазами, поднялась на носочки и поцеловала его почти в ухо, потому что он дернулся навстречу. Затем, повернувшись, бывшая жена быстро пошла к стоянке такси.

Тогда он знал: больше им не встретиться. Хотел побежать за ней, но обида сдавила сердце, а гордость опутала ноги. Те и сейчас словно к полу прибитые.

– Пойдем, дом покажу, – вдруг предложил ветеринару Борис.

Они бродили по огромному зданию, которое можно было назвать дворцом. Везде на стенах висели ружья и трофеи: головы животных, шкуры оленей, лосей, медведей. Хозяин с гордостью вспоминал, где, когда и кого он застрелил лично.

– Представляешь, месяц назад волка грохнул! – радостно сообщил муж Милы. – Крупный такой! Пять пуль в него всадил, подхожу, а он живой, ползет на меня, явно броситься собирается. Ну, я ему еще с трех шагов между глаз вогнал. А главное, это недалеко отсюда было, километров пять. Сейчас мне таходермист чучело из него делает, хочу возле леди Годзиллы поставить.

Они ходили вдвоем по особняку, шум их шагов и звуки разговора гасили ковры. Было тихо за окнами и внутри здания, в огромном пространстве которого растворилась первая и единственная большая любовь Николая Сергеевича Реброва. Мила жила здесь, дышала тем же воздухом, ходила по этим же коврам, ее можно было бы коснуться рукой, и умереть за это безрассудство было бы счастьем. «Таходермист», как назвал специалиста Борис, сделал бы из него чучело или его головой украсили бы стену, и тогда он смотрел бы на свою звезду радостными стеклянными глазами.

«Нива» неслась к дому. Над лесом повисла луна, на которую выла из автомобильного приемника писклявая певичка, в кармане хрустели три сотни баксов, быстро-быстро шлепали по влажной трассе шипы колес: шлеп, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп… Будто не зимние шины разбрызгивают лужи, а он сам бежит быстро-быстро к чему-то родному и близкому, от чего на самом деле ехал сейчас в противоположную сторону.

Волчица даже не подняла голову, когда Николай Сергеевич вошел. Она спала или притворялась спящей. Темный лохматый комок привалился к ее животу, и мать осторожно вытянула лапу вдоль тела, чтобы детеныш не скатился.

На кухне лежала на полу пустая кастрюля, и мяса, оставленного в ней вечером, не было. Значит, волчица все-таки вставала и даже ходила по квартире. Эта новость обрадовала Реброва: зверь сам не захочет жить в его доме и, окрепнув, уйдет. Николай Сергеевич рассчитывал, что это произойдет через день или два.

До полуночи он сидел на кухне, пил вино, наливая себе из открытой вчера бутылки. Закусывал пресным сыром и поглядывал в окно на темнеющий в осеннем мраке материк недалекого леса. Когда бутылка опустела и была отправлена в мусорное ведро, из коридора донеслись шаги. Вернее, не шаги, а цоканье когтей по паркету. Ребров вышел из кухни и почти сразу наткнулся на волчицу, которая стояла у входной двери. Николай Сергеевич отодвинул задвижку, приоткрыл створку. Зверь высунул нос в щель и тут же проскользнул в проем уже всем телом. С лестничной клетки дохнуло промозглой сыростью, донеслись удары редких капель об асфальт и далекий сигнал автомобильного клаксона.

Дверь подъезда была не закрыта. Николай Сергеевич вышел во двор и огляделся. Единственный фонарь освещал лишь небольшое пространство вокруг себя, а лунный свет только открытые участки земли, все остальное поглощала черная тень от деревьев. И где-то в глубине этого мрака была волчица. Холод забрался под куртку, и озноб уже начинал тормошить напряженное тело, а Ребров все стоял и пытался хоть что-нибудь высмотреть во дворе. Но там не было ни звука, ни колебания тени, вообще ничего. Весь мир застыл и молчал, как будто затаил в себе самую большую тайну на свете.

Пришлось обойти весь двор и даже выйти за его границы – никаких следов. Небольшая дорога с растрескавшимся от старости асфальтом, за ней пустырь, превращенный в свалку, дальше темная полоса леса. И гулкая влажная тишина.

Вернувшись домой, Николай Сергеевич зашел в комнату, где еще полчаса назад лежала волчица, включил свет и огляделся. Детеныша, которому только-только исполнились сутки, нигде не было. Зато, войдя в спальню, увидел его лежащим на своей подушке. Наверное, мать, уходя, положила его туда, словно доверяя человеку самое дорогое, что имелось в ее волчьей жизни. Он взял на ладонь маленькое живое существо. Сердце его билось совсем тихо, и Ребров поднес детеныша к своему лицу, чтобы почувствовать, как оно стучит. Билось оно спокойно и ровно, не зная еще тревог и опасности. Волчонок был редкого окраса – черный.

Николай Сергеевич нашел в шкафу старую кроличью шапку, отряхнул ее и даже постучал по колену, чтобы выбить пыль. Затем вывернул мехом внутрь, положил туда волчонка и опустил шапку на пол возле чуть теплой батареи. Сам еще несколько минут просидел на корточках рядом, тихо шепча, словно пересказывал колыбельную песню:

– Спи, мама скоро вернется. Мама пошла искать новый дом. Найдет теплую сухую нору, вернется и заберет тебя с собой.

Затем он лег на свою кровать, долго лежал и не мог заснуть. Колыбельных песен ему давно никто не пел, а засыпать одному в холодной постели тяжело.

Перед самым рассветом его разбудил металлический звук стучащего замка, как будто кто-то бьет в дверь короткими толчками. Ребров вышел в коридор и сразу понял – это волчица царапает створку. Пришлось открыть. Она тут же проскользнула внутрь, проскочила в комнату, сделала круг и, не найдя детеныша, метнулась в спальню. Вернулась оттуда уже с волчонком.