Читать книгу "В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков"

Хозяйка тем временем сварила нам макарон с поросятиной. Выпили мы по стопке спирта. Поели хорошо. И уже собрались. Осталось попить чаю. А кружка у нас была одна на пятерых. Пили по очереди. Я начал пить первый. И тут под окошком — взрыв! Мы бросились к окнам: что такое? А к дому уже подъезжает немецкий танк. На броне человек пять автоматчиков.

Выскочили мы и огородами побежали прочь из деревни. Женщины увидели нас: «Детки, куда же вы под пули? Хоронитесь в погреб». Погреба в той деревне были хорошие, глубокие.

Добежали мы до леса. Упали на землю, отдышаться не можем. Одного нет, потеряли. Может, убило, когда бежали, а может, действительно остался в погребе.

День мы просидели в копне.

Все имущество, повозку и лошадей впопыхах бросили там, в деревне. Все бросили. У меня остался пистолет и кавалерийский карабин с тремя патронами. Ремнем подпоясаться я не успел, а подсумок был на ремне.

Дождались ночи. Пошли. Часа через полтора вышли к деревне. Перед деревней колхозный двор. На дворе, на наше счастье, какая-то женщина. Спрашиваем: «Немцы в деревне есть?» — «Есть». — «Где можно обойти деревню?» Она и говорит: «Как тут обойдешь? Поля кругом. Если пойдете полями, то завязнете в черноземе, не пройдете. А в конце деревни есть натоптанная дорога».

И пошли мы к той дороге. Смекнули так: если есть дорога, то должен быть и часовой.

С нами в группе шел красноармеец Соколюк. Здоровенный такой малый. Говорю ему: «Соколюк, приготовь две гранаты. Пойдем так: я — вперед, ты — следом. Откуда последует окрик, туда сразу и бросай обе гранаты. Часовой, кто он ни будь, а без окрика не выстрелит».

Идем. Ночь темная. Кругом черноземы черные. Зги не видать.

Первый проулок прошли тихо.

Подходим к околице. И тут — окрик. Кричит немец. Соколюк сразу швырнул обе гранаты на звук. Гранаты одна за другой разорвались. Мы — ходу. Уже в поле увидели, как в деревне заработал пулемет. Трассирующие пули веером летели в поле. В разные стороны. Немцы нас не видели, стреляли вслепую.

Утром вышли к железнодорожной станции Комаровка. Это километрах в тридцати-сорока от Белгорода. На станции наш бронепоезд. Я подошел к начальнику бронепоезда, рассказал ему, кто мы, откуда идем и куда. «Слушай, возьми нас с собой, — говорю ему. — Посмотри, ребята какие боевые. Уже и пороху понюхали. Пригодимся». Он сперва согласился. Но к вечеру нас таких, понюхавших пороху, на станции собралось больше двух сотен человек. И тогда начальник бронепоезда сказал, что никого брать не будет.

Днем показались немецкие танки. С бронепоезда сразу ударили орудия. Танки повернули, ушли.

Делать нечего, пошли мы на Белгород пешком. Дороги все забиты беженцами и такими же, как и мы, бедолагами, потерявшими свои части. Бежали мы с гражданскими в общем потоке. Вроде войск много, каждый второй на дороге — солдат или офицер. А какой с нас толк?

Самолеты немецкие буквально по головам ходят. Одни, отбомбившись, улетают, другие, чуть погодя, прилетают. На путях везде валяется разное тряпье, рассыпана крупа, мука, сахар.

И из Белгорода мы ушли без боя. Ни одной боеспособной части в городе не было. Все сброд, такие же, как и мы.

Шли мы вот по какому маршруту: Маслова Пристань — Шебекино — Волчанск — Ореховатка.

Никто нигде нас не спрашивал, куда мы идем, из каких краев и какой части. Только в Волчанске, на мосту, нас задержал часовой и привел к коменданту. Комендант, старший лейтенант, выдал пропуск на Ореховатку.

В Ореховатке у коменданта я спрашиваю: не проходила ли наша кавалерийская часть? А он: не знаю, мол, ничего я не знаю. «Не знаю, где я есть. В тылу, или уже немец нас перехватил. Связи нет. Приказа, что дальше делать, нет. Вот так-то, хлопцы. А вы дуйте на Валуйки».

Вскоре вышли к Дону. И там, на переправе, совершенно случайно встретили мы лейтенанта из нашего полка. Он и говорит мне: «Ты откуда, Ушаков?» — «С того света!» — говорю. «Это точно. Мы тебя, — говорит, — давно уже списали.» — «Где наши?» — спрашиваю. И он сказал нам, что наши уже под Москвой. С нами он не пошел, сказал, что оставлен на Дону для выполнения специального задания.

Прибыли мы в Москву после 7 ноября, числа, может, 12-го или 15-го. На улицах везде были развешаны газеты с выступлением Сталина на параде. Парад проходил 7 ноября на Красной площади. С парада войска уходили прямо на фронт.

В Москве на перекрестках противотанковые ежи. Зенитки. На крышах счетверенные пулеметы.

В Москве мы узнали, что дивизия наша уже ушла куда-то под Серпухов.

Прибыли мы в Серпухов. Нет нигде нашей дивизии. Но в Серпухове увидели мы старшего лейтенанта. Длинная шинель, на сапогах шпоры. Кавалерист! Подхожу спрашиваю. Он на меня посмотрел — а на мне тоже кавалерийская шинель и шпоры — и говорит: «Где дивизия, не знаю. А штаб дивизии под Каширой».

Вот так мы и дошли до своих.

Пришли голодные, грязные, вшивые. Сейчас скажу — не поверишь: я после июня 1941-го в баню попал только в марте 1942 года!

Под Каширой в полку старшина мне выдал новое обмундирование. Старое все — в огонь! Вместе с живностью. От вшей грязное белье шевелилось! Тут нас переодевали уже во все зимнее. Выдали теплое, добротное обмундирование. Но помыться я все же не успел. Началось наступление. Наша 9-я Крымская кавалерийская дивизия была переименована во 2-ю кавалерийскую и получила звание гвардейской. Я воевал в 4-м гвардейском полку. Дивизия входила в состав 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Командовал корпусом генерал Белов.

Когда началось наступление, тут и спать стало некогда. По пять, по шесть суток не спали. На марше, на коне едучи, глаза прикроешь и тут только поспишь.

В декабре мы освободили Венев, Одоев, Сталиногорск, вышли к Козельску.

— Что меня поразило во время войны… Что запало сильнее всего в душу?.

А вот что. Выступление Сталина 3 июля 1941 года. Он сказал: «Граждане и гражданки! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои…» И народ встал на защиту Родины. Я всю войну прошел с этими словами в сердце.

Что бы потом и теперь о Сталине ни говорили, а мы победили со Сталиным, с его словами: «Братья и сестры…»

— Наша маршевая рота двигалась к передовой. Шли по ржи. Август. Рожь неубранная, жалко топтать. А что поделаешь? На войне очень часто приходилось делать то, что в обычной жизни никогда бы не сделал.

Подошли: впереди уже траншеи виднеются. Немцы иногда постреливали. Народ мы были еще необстрелянный, пороху не нюхали. Один снаряд упал совсем рядом. И мы по неопытности испугались. Первая мысль: спрятаться! Куда? Неподалеку воронка. Мы всем скопом туда. И так понабились — куча-мала! Стали выбираться. Чуем, что-то завоняло… Мы сперва подумали, что кто-то из наших ребят с перепугу в штаны наклал. А дело-то оказалось вот какое: в эту воронку бойцы с передовой ходили оправляться. Боже ты мой! Кто смеется, кто ругается. Кто внизу лежал — ругаются. Кто сверху — смеются. Делать нечего, стали отчищаться. А то скажут: автоматчики-то, маршевая рота, обосранные пришли…