Читать книгу "В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков"

Попал я в концлагерь в Молодечно. И пробыл в нем больше трех месяцев. Отощал, дошел. Ну, думаю, скоро и мне в ров ложиться. А я в то время состоял в похоронной команде. Мертвых товарищей в ров возил, присыпал землей. Стал думать, как бы сбежать.

В день мы складывали в могилы по 200–300 человек. Бывало, подойдет немец из охраны, спрашивает: «Вифель русски зольдатен капут?» Мы отвечаем: «Цвай хундерт фюнфцигь…» Он в ответ: ха-ха-ха!

В начале ноября я бежал. Отпросился у охранников в деревню: мол, к сестре, за хлебом. И немцы мне поверили, отпустили. Был у меня в лагере друг, Коля Пшеничко, украинец. И вот нас с ним пулеметчик отпустил. Я немного знал немецкий язык. И уговорил охранника.

Эх, как мы бежали из той деревни! Переоделись в гражданское — и ходу! В другой деревне нас снова накормили, смазали больные ноги гусиным жиром. Ноги-то стертые были все, сбитые.

А война уже под Москвой шла.

В деревне Лоси одна женщина нам и говорит: «Куда же вы, сыночки, пойдете? Вон Москва где! А у вас ни хорошей одежды, ни сил. Исхудали вон…» И узнали мы от нее, что у них в Лосях есть бывшие депутаты, которые организуют борьбу с немцами здесь, в лесах Белоруссии.

Так я попал в партизанскую бригаду Андрея Ивановича Волынца «За Советскую Белоруссию!». Бригада действовала в районе города Вилейки. Меня назначили командиром роты.

— И был у меня в отряде один случай.

Помните, нас троих один немец в плен взял? Это когда мы от Каунаса бежали, голодные, без патронов. А я их — шестьдесят восемь сразу!

Когда началась операция «Багратион» и наши войска пошли в наступление, нам, партизанам, была поставлена задача: перехватывать и не выпускать отступающие разрозненные немецкие части и подразделения. Как они нас когда-то перехватывали в Каунасе.

Я со своей ротой затаился под Клинцевичами. Разведка моя ходила туда-сюда, сообщала обо всех передвижениях. И вдруг: «Со стороны Куренца идет колонна немцев числом до роты».

Мы быстро переместились, перехватили дорогу. Ждем. Вскоре, смотрю, идут. С оружием, собранно. Ну, думаю, если завяжется бой, то мы их положим. Но кого-то, думаю себе дальше, и из наших ребят после того боя хоронить придется. Спрашиваю я своих командиров взводов: «Кто знает немецкий язык?» Пожимают плечами. Сержанта-москвича спрашиваю. А он: «Да знаю несколько слов. А все же ты, товарищ лейтенант, лучше знаешь». Э, думаю, была не была!

Выхожу навстречу колонне. Одет я был во все немецкое. Они меня сперва приняли за своего. Поднял руку, кричу, чтобы сдавались, что они окружены большим отрядом партизан, что, если не примут условия о сдаче, будут все до единого истреблены.

Немцы смешались и быстро стали готовиться к бою. К партизанам в плен они не хотели. Тогда я подал условный сигнал, и из пшеницы поднялась густая цепь нашей роты. Немцы увидели, что нас и вправду много, опустили оружие.

Я приказал обер-лейтенанту построиться. Тот их построил в две шеренги. Мы обошли строй. Смотрим, у них три пулемета. Один мой партизан — за пулемет. Немец оттолкнул его, пулемет держит крепко, не отдает. Я — к обер-лейтенанту. У него, смотрю, скулы задвигались, побледнел весь. Но автомат с плеча снял, положил его перед собой на землю. Вытаскивает из-за пояса ручную гранату, тоже кладет рядом. Тишина. Тогда он, не поворачиваясь к остальным, сказал что-то. И начали складывать оружие остальные.

Наши оружие разобрали — и опять ко мне: «Товарищ лейтенант, а можно товарообмен произвести?» А я вспомнил, как они нас, пленных, обдирали. Давайте, говорю, только до подштанников не раздевать.

Повели мы их. И в лесу наткнулись на соседний отряд. Те, не разобравшись: «Немцы!» — и открыли огонь. Двоих пленных — наповал. И ранили одного нашего. «Стой! Свои!» Насилу разобрались. Мы ведь — во всем немецком! И оружие немецкое! Я докладываю: «Пленных веду!» — «Каких пленных?» — «Немцев пленных! Что, не видите разве?» Те смотрят с недоумением.

А правда, в плен немцев мы никогда не брали.

— 22 июня 1941 года мы, деревенская ребятня, драли лыко в лесу. Лес был государственный, за Образцовкой, и мы обычно вели себя в нем тихо. Лесников боялись. А тут что-то раздурились. Кричали, баловались. А лыко драли на лапти. Надрали. Кто по три пука, кто поменьше. Пошли домой. И вдруг навстречу — Фрол Леонтьевич, батька мой. Лесник. И говорит: «Ух вы! Раскричались… Что шумите! Война началась!» — «Как война?! С кем?» — «С германцем».

Мы сперва притихли. А потом даже обрадовались: повоюем!

В октябре 1941 года нашу местность оккупировали. Сперва пережили бомбежку. Бомбежка — это… Когда уже и воевал, к бомбежке привыкнуть не мог.

После оккупации — а немец у нас простоял почти два года — меня и моих друзей почти всех мобилизовали. И батьку моего тоже. Стариков — сразу на фронт. А нас — в запасной полк.

Глава 2

Лето 1941-го

Это было самое трудное лето войны. Красная армия отступала на всех фронтах. Иногда это был более или менее организованный отход, которого, надо заметить, боялись немецкие генералы, потому что понимали: отведенные на запасные позиции и сохраненные от разгрома войска можно умело перегруппировать и бросить в бой. Но зачастую умения энергично перегруппировать армии, корпуса и дивизии, правильно выбрать рубеж для контрудара как раз и не хватало советским генералам. Солдат же действовал, подчиняясь приказам командиров, а когда таковых рядом не оказывалось — обстоятельствам, зачастую их стихии. И бежали люди, охваченные ужасом паники. И бросали оружие. И шли в плен, потеряв всякую надежду на выход. Но и закапывались в землю, и дрались до последнего патрона. А потом, окруженные, зачастую штыками и прикладами прокладывали себе и своим раненым товарищам путь на выход. И били врага, изматывали его полки и дивизии, отвлекали их от главного направления, ломали таким образом планы, разработанные в немецких штабах. Есть мудрая пословица: без головы — не ратник, а побежал, так и воротиться можно. Пословицу эту подтвердили бои и битвы последующих лет, завершившиеся взятием Берлина.

В этой главе, как и во многих последующих, собраны воспоминания не только тех, кто сражался на центральном направлении.

Здесь и эпизоды жизни в оккупации тех, кто будет призван в ряды РККА в 1942, 1943 и последующих годах. Именно они пополнят наступающую Красную армию.

— Не доезжая Белгорода километров тридцать, в колхозе «Добрая воля» остановились на ночевку. И тут я опять попал в НКВД, на этот раз в качестве понятого.

По дороге двигался еврейский обоз. Беженцы. И вдруг подъехали на машине офицеры из НКВД. Остановили несколько подвод. Стали снимать на землю какие-то мешки. Мешки тяжелые. Оказалось — деньги! Считать их было некогда. В протокол об изъятии сумму вписывали по весу. у одной семьи изъяли сто четыре килограмма денег. Купюры все крупные.

Рано утром хозяйка вдруг разбудила меня и говорит: «Старшой, вставай. Стреляют близко уже». Я вышел послушал. Действительно, стреляют восточнее деревни. Решил, что бьет наша зенитка. Там была переправа, мост. Немецкие самолеты налетали часто.