Читать книгу "Темный карнавал - Рэй Брэдбери"

Мексика.

Прежде всего, какого черта меня туда понесло?

Вина и долг.

Вина состояла в том, что я всю жизнь, до самых двадцати пяти лет, просидел дома. А долг?

Меня пригласил в Мехико Грант Бич. Вторая мировая война закончилась, причин для отказа не было. За исключением денег. При удачном раскладе я зарабатывал сорок долларов в неделю — плюс-минус. В понедельник я сочинял первый черновой вариант рассказа, во вторник — второй, в среду, четверг и пятницу — третий, четвертый и пятый, утром в субботу отсылал свой опус по почте, в субботу вечером и воскресенье устраивал себе выходные, отправлялся в Санта-Монику на пляж Масл-Бич, там наблюдал, как Ли Бреккет играет в волейбол с приятелями-мачо, читал ее новейший шедевр, пока она рвала на клочки мой негодный продукт или превозносила его до небес; поздним воскресным вечером возвращался домой, а в понедельник правил прежний рассказ или начинал новый. Неделя шла за неделей, Мексика ждала, мой банковский счет оставался пустым.

Грант Бич стал меня подначивать. «У тебя в закромах куча хороших рассказов. Не тех, что для дешевых журналов, а хороших. Почему бы тебе их не перепечатать и не послать куда-нибудь? Купят хотя бы один — хватит денег для нашей поездки. Доставь себе удовольствие. Новая жизнь, новое окружение, новые люди. Ну как?»

«Идет», — сказал я и перепечатал три рассказа: «В дни вечной весны», «Мальчик-невидимка» и «Чудотворец». 19 августа «Чарм» приобрел «Чудотворца», 21 августа «Мадемуазель» — «Мальчика-невидимку», 22 августа, в мой день рождения, «Коллиерз» — «В дни вечной весны».

«Дорогой мистер Элиот, — говорилось во всех трех извещениях, — посылаем Вам чек на двести долларов, триста долларов, пятьсот долларов».

В панической спешке я отправил ответы.

«Меня зовут не Уильям Элиот. Пожалуйста, отправьте чек на имя…»

Почему я взял себе псевдоним?

Я боялся, как бы издатели этих журналов не увидели мое имя на обложке «Таинственных историй» и не подумали: черт, ну какой писатель из того, кто печатается в «Таинственных» и живет в Венисе, штат Калифорния.

Оказалось, однако, что никому даже не попадались на глаза «Таинственные истории», а уж о том, чтобы прочитать ту высокохудожественную продукцию, какою я их пополнил, речи и вовсе не шло.

Чеки прибыли, я сделался богачом.

Тысяча долларов в банке тогда — это как десять тысяч нынче. Мать вскрикнула. Брат фыркнул. И у отца, когда он меня разглядывал за завтраком, светился в глазах непривычный огонек. Так может, из ребенка все же выйдет толк?

«Ну вот, — сказал Грант Бич, — теперь тебе не отвертеться. Твой путь лежит в Мексику. Если б я тебя не допек, ты бы все так же работал на «Таинственные» по тридцать баксов за рассказ».

Чем мне оставалось крыть? Он был прав. Вся моя жизнь перевернулась, оттого что он оглоушил меня моим собственным талантом. Я скукожился, пожал плечами и стал складывать багаж — свежие рубашки и белье, и все время меня не покидало предчувствие, что живым мне не вернуться. Вечно одно и то же: однажды я в последнюю минуту отказался съездить с родителями в Тусон. Меня все не покидало воспоминание о пяти жертвах дорожной аварии, которых я видел, когда мне было пятнадцать. Раз за разом мне снились машина, вблизи лос-анджелесского кладбища врезавшаяся в телефонный столб, и пять растерзанных, безголовых трупов, мужских и женских. Чтобы избавиться от этих воспоминаний, я написал рассказ «Толпа». Но четыре-пять раз в году сон посещал меня вновь, и я пробуждался в холодном поту. И вот впереди Мексика, два с лишним месяца на колесах, и гибель, стерегущая на шоссе.

Я отправился.

Это были худшие два месяца за всю мою жизнь.

В Симапане, Таско, Куэрнаваке мне за каждым углом встречались похороны. По большей части я видел маленькие, покрытые серебристой фольгой гробики; отцы, балансируя груз на голове, несли на погост своих любимых, только что умерших малюток.

Дни я кое-как переживал, но ночи были ужасны. Перед моими закрытыми глазами тянулись погребальные процессии, я ненавидел нищету, ненавидел власти, которым нет до нее дела (как прежде, так и сейчас), ненавидел детские похороны.

Отдохнуть душой удалось однажды утром, в особнячке по адресу: улица Лерма, дом 76, в Мехико, когда за завтраком напротив меня уселся Джон Стейнбек. За ним следовала его собака, большая овчарка, один глаз карий, другой голубой. К завтраку Стейнбек успел набраться. Он жил наверху и пользовался одной ванной комнатой с моей приятельницей, женщиной-фотографом, загромоздившей ванную фотографическим оборудованием.

— Мне известно, что вы затеяли, — скосился на нее Стейнбек. — Прошлой ночью забрались ко мне в спальню, сфотографировали меня с подружкой, а теперь собираетесь шантажировать!

— Ничего такого я не делала, — вскинулась моя приятельница, не замечая, что ей на мозги сыпется пудра. — Выдумки!

— Не отпирайтесь! — продолжал Стейнбек. — Знаю я вашего брата. Щелк-щелк — гони монету. Постыдились бы!

Приятельница за омлетом оправдывалась и ершилась. Я молчал. Я не признался Стейнбеку, что я сам новоявленное светило и со школьных дней люблю его книги. Не фотографировал, не получил автографа. Я довольствовался тем, что сидел, наблюдал его беззлобное пьяное шутовство и ощущал близость гения, такую тесную, что мог бы протянуть руку и коснуться его, но не коснулся.

После завтрака он, не извинившись, немного нетрезвой походкой отправился работать над фильмом «Жемчужина», замечательной, но ужасно грустной картиной — но этой причине она не окупилась. Больше я его не видел. Много лет спустя я отправил ему письмо, где напоминал о нашей встрече, но, пока оно было в пути, он умер.

Как бы то ни было: Мексика, смерть на каждом шагу; моя первая в жизни поездка; постоянный эскорт из нескольких пар, которые при переезде из конца в конец страны всплывали по совпадению то в одной, то в другой маленькой дорожной гостинице; парочка лесбиянок — их саморазрушение мне приходилось наблюдать сначала в Куэрнаваке, потом в Монтерее; злосчастная неосторожность — я согласился, чтобы мне показали мумии из Гуанахуато. После этого я так и не оправился. Пять коротких рассказов и одна новелла о мумиях плюс люди, погибшие в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать, наводили на меня ужас и три десятка лет спустя.

Кроме встречи со Стейнбеком была у меня еще одна короткая захватывающая встреча. В ночь на День мертвецов я нанял долбленое каноэ до острова Ханитсио. Было туманно, и мы с Грантом кутались в шерстяные одеяла. Добравшись в каноэ до острова вместе с одной французской дамой и ее дочерью, мы провели ночь на кладбище, где при свете свечей сидели на могилах две или три сотни матерей и плели цветочные гирлянды, меж тем как их живые дети играли поблизости, мужья же пили, пели песни и играли на гитарах у кладбищенских стен. Все было очень красиво и трогательно.

За эту долгую ночь у меня завязалась дружба с упомянутой француженкой и ее дочерью. Она была замечательная собеседница, знала все о церемонии, которую мы наблюдали, рассказывала нам о Париже и Франции. На рассвете мы вернулись в Пацкуаро и проспали до полудня.