Читать книгу "Казнить нельзя помиловать - Галия Мавлютова"

— Присаживайся, Денис Белов, — сказал Тортилла черепашьим голосом. — Вот твой стол. Мне Юмашева звонила, сказала, что тебя надо оформить стажером. Будешь проходить у меня практику, заодно пройдешь медицинскую комиссию. Я тебе дам справку, что ты являешься стажером. Комиссию надо пройти быстро, иначе загремишь под фанфары. Забреют тебя в армию.

Что они все время пугают меня армией? Далась им эта армия! Почему у дядьки совсем нет глаз, одни пухлые веки, как у гоголевского Вия? Давным-давно, когда я был маленьким, тетя Галя затащила меня в кинотеатр посмотреть «детский» фильм «Вий» по ранним произведениям классика. До сих пор мне этот Вий во сне снится, он все поднимает и никак не может открыть свои веки. Теперь любящая тетя Галя подсунула мне еще одного Вия, теперь уже настоящего, чтобы, значит, он преследовал меня не в кошмарных снах, а наяву.

— Будешь регистрировать сообщенки. И запомни! Сообщенки являются государственной тайной; если где проболтаешься, тебе светит статья. Я тебе попозже секретку оформлю, в смысле допуск, это когда ты комиссию пройдешь. Пока будешь работать на доверии, все-таки мне сама Юмашева звонила.

Он произнес «сама Юмашева» так, словно Юмашева числилась английской королевой. Или египетской царицей. Меня опять замутило, и я схватился за живот.

— Живот болит? — ласково поинтересовался Тортилла иезуитским голосом. — У меня тоже живот схватило, когда я в первый раз в милицию на работу наниматься пришел.

Очень мне интересно, когда это он нанимался на работу? Наверное, в те самые благословенные времена, когда майор Деев вместе с майором Петровым шашками рубали белых прямо на скаку?!

— Ну, давай, принимайся за работу. Вон у меня сколько незарегистрированных сообщенок. Видишь?

От груды пыльной бумаги, высящейся на двух столах и пяти стульях, можно было сыграть в дурку, не напрягаясь, и косить не надо, тогда уж точно не забреют в армию.

Я присел за стол и провел ладонью по столешнице. Толстый слой пыли прилепился к руке — вовек не отмыться. Я поднес ладонь к носу и вдохнул амбре. Спертый аромат застоявшегося болота ударил мне прямо в легкие и осел где-то там, глубоко внизу.

В университетских аудиториях мне никто и никогда не говорил о таком болоте, да и тетя Галя за все двадцать три года ни слова не сказала — наверное, боялась разгласить государственную тайну. Кажется, в болоте тепло и уютно, пар из дырявой батареи нагрел помещение, тусклая лампочка разгорелась с новой силой, она даже затрещала от напряжения, и я принялся за работу. Потрепанный журнал регистрации начат в восемьдесят шестом году прошлого века. Мне тогда было шесть лет, и я посещал с тетей Галей детские кинотеатры. Если бы я знал в то время, что кто-то открыл новый журнал и начал первую запись, а продолжать записи придется мне, я бы умер на просмотре «Вия» прямо в зале кинотеатра.

— А компьютера у вас нет? — спросил я, в глубине души надеясь, что такой простой элемент цивилизации все-таки можно привнести в болото. Но болото оказалось прочным. Тортилла всполошился так, что из пухлых щелочек выглянули глаза-буравчики.

— Не положено! Я же сказал — гостайна! Ты будешь вручную вписывать сведения, полученные от агентов. Какой компьютер? С ума сошел?

Как я жалел сейчас, что не посмотрел ни одной серии «Ментов»! Интересно, там такое показывают?

Я даже не знаю, как правильно разговаривать с Тортиллой. Надо будет спросить тетю Галю…

Правда, спросить ее можно при очередной обжираловке, когда она начнет умирать от орехов и меда, а это свершится месяца через два. За два месяца я утону в болоте, откуда вытащат мой обглоданный труп, а моя милая маза обрыдается над моей могилкой. А похоронят меня на Старо-Охтинском кладбище. Недавно я видел сюжет по телику: кругом деревья, на голых ветках сидят замерзшие вороны, и прямо на кладбище находится дом, и в нем живут люди, самые настоящие живые люди. Телевизионщики с замиранием в голосе брали у жильцов дома интервью: дескать, как вам живется-можется среди покойников? А жильцы отвечали: да неплохо живется, но многие жильцы, правда, уже спились и померли. Дескать, очередь за нами… Страшно до жути! На этом кладбище хоронили староверов, а теперь оно бесхозное. Но люди там живут. Люди, наверное, везде живут, где жить можно.

С некоторым трудом я избавился от видения староверского кладбища и попытался вчитаться в одну из секретных сообщенок.

Честно говоря, я ничего не понял из этого доноса. Агент по кличке Резвый сообщал, что ему стало известно о том, что банда налетчиков действует по наводке проститутки, имя которой ему установить не представилось возможным. Вот и все сообщение. Секретов я не разглядел, хотя вертел потрепанной бумажкой из стороны в сторону, даже помахал ею.

Тортиллу звали Леонид Иваныч, он так и сказал, дескать, зови меня Леонид Иваныч, а фамилия моя Вербный. Я закатил глаза вверх и чуть не заорал благим матом: «Ты накрашенная — страшная и не накрашенная — страшная!»

Я так и не понял, что меня удержало от этого поступка, но я молча уткнулся в изучение записки Резвого. Про себя я долго соображал, почему агенту дали такую кличку — Резвый. Он что, так быстро бегает, рысью или иноходью, в поисках секретной информации? Эту информацию и я мог сманстрячить, сколько вашей душе угодно. От Леонида Иваныча Вербного, от каракулей Резвого мне стало так плохо, что я стал грезить о пустыне с песком и ветром. Бредет одинокий солдат по пустыне, в огромных армейских ботинках, тощий и худой, бредет навстречу опасностям и превратностям судьбы. Я вспомнил слова тети Гали: «Пооботрешься в милиции, человеком станешь!»

Пожалуй, это не я оботрусь в милиции, это милиция оботрется мной. Это совершенно точно.

Глава 2

Вечером я завалился на диван и долго смотрел в потолок, размышляя, доплюну так высоко или нет. После долгих размышлений я понял, что, пожалуй, до потолка я не доплюну, поэтому не стоит и пробовать. Услышав телефонный звонок, я вытащил трубку из аппаратного гнезда.

— Мне Саню Белого! — рявкнул в трубку прокисший мужской голос.

Я сразу понял, что это корефаны моего папахена, им всем за сорок лет, и они чувствуют себя героями модного сериала, а мой папахен у них вроде главаря шайки.

— Александра Викторовича нет дома, — нежно пропел я в трубку.

— Как это нет? Мы же договаривались! — заорал корефан из папахенской банды.

— Его нет дома, — соловьем заливался я, но на последней ноте мой папахен вырвал трубку из моих рук.

Он нежно прижал ее к груди и укоризненно посмотрел на меня снизу вверх. С тех пор, как он достиг уровня моего пояса, наши отношения резко изменились. Папахен стал избегать меня, он никак не мог дотянуться, чтобы заглянуть в мои глаза. Поэтому мы с ним давно не разговариваем. Он молча удалился из моей комнаты, прижимая трубку к груди. Корефаны моего отца такие же, как и он, мастеровые, обычные российские рабочие, но, в отличие от соотечественников, группа этих товарищей составляет компанию не пьющих горькую. Мой отец не любит выпивку, и его друзья тоже, зато они регулярно, как на работу, ездят на рыбалку, уплывают на льдинах на середину Ладоги, их каждый год спасают на вертолетах, но они каждый год снова и снова выходят на лед. Летом они готовятся к зимней рыбалке, шьют подходящую одежду, обмениваются ящичками и снастями, достают всякие фонарики, ножички, ремни, фляжки. И ждут, с нетерпением ждут наступления зимних холодов, чтобы, значит, быстрее Ладога затянулась льдом, и уж тогда они оттянутся по полной программе, уплывут далеко, каждый на своей льдине. Наверное, мой папахен со товарищи так и не совершили в своей жизни никакого подвига, и, прыгая с льдины на льдину в ожидании спасателей, они реализуют нерастраченное мужское начало — цитирую мою мутхен. Она так говорит, когда отца в очередной раз привозят домой сотрудники МЧС.