Читать книгу "Ингрид Кавен - Жан-Жак Шуль"

Первая учительница – старая дама, по сто раз повторяемые музыкальные упражнения, постановка пальцев: «До, ре, ми… большой палец, средний, вот этот, не отрывайте… теперь переносите мизинец, мизинец же! Большой палец туда, идет за ним… поворачивается, мизинец совсем с ним рядом, чуть дальше, так… правильно… на фа и соль, указательный поворачивается спереди и ударяет на соль, и дальше ля, си, до…» Oh! Jesus, ne! Oh! Jesus, ne![18]Богохульство на саарском диалекте, девочка бросается на пол и грызет ковер. «Oh! Jesus, ne! Ich kann nicht!Ich kann nicht![19]Я больше не могу!» «Поднимаемся. Прекращаем ругаться! Снова: до, ре, ми, перенос пальца, отведите немного локоть, и фа, соль, ля, си, до…» «Ich kann nicht!» Маленькая девочка и большое пианино, она хочет подчинить его себе, но оно сопротивляется, это не инструмент – зверь, скакун, он ярится, снова зубы впиваются в ковер: «Oh! Jesus, ne!»

Небольшие воскресные домашние концерты, ей шесть лет, все играют, поют, Брамс в четыре руки с Артуром, ее отцом, бывшим семинаристом. По вечерам, на балконе, она поднимает лицо к небесному своду, и он долго говорит ей о созвездиях, их порядке и рисунках, о звездном порядке, изучении звезд: Возничий, Плеяды, Орион, Большая медведица, Малая, реже – Млечный путь, блестящее полотно восхитительного механизма мечты. Иногда ее просят заменить на вечерней службе в церкви Сердца Иисуса заболевшего органиста: витраж изображает одну из остановок на Крестном пути, солнечный луч, как лазер, разрезает притвор сверху донизу по диагонали, ноги у нее не достают до самых нижних из тридцати двух педалей, соответствующих в устройстве органа хроматической гамме верхних и нижних регистров, тогда во время исполнения мессы она торопливо перемещается, скользя с одного конца гладкой и отполированной за годы сидения скамьи на другой, напевает, ее детский голосок отважно пытается ускорить темп исполнения Те Deum, который затягивают упрямые верующие. Grosser Gotwir loben Dich, Herr wir preisen Deine Stärke, Te Deum Laudamus Te giorificamus Те.[20]Феникс возрождается из пепла, мука становится музыкой, и будет еще завтра, когда можно будет выйти на улицу и поиграть с кем-нибудь, так будет еще веселее, и можно будет играть гаммы на пианино, а потом снова окунуться в пропасть муки-музыки.

Marie! Marie! Ich капп nicht mehr! Ich капп nicht mehic![21]«Мне семь с половиной. Перед зеркалом на моем трюмо, по обе стороны которого стоит белая сирень – майская – ее я ворую в заброшенных садах полуразрушенных домов, я водрузила маленькую деревянную раскрашенную мадонну: ее светло-розовое лицо обрамлено бледно-голубым капюшоном». Праздник Девы Марии. Девочка какой день уже не смыкает глаз, мучаясь от аллергии: кожа во многих местах лопнула, особенно на локтях и под коленками, язвы в этих местах то кровоточат, то покрываются корочкой – длинные рукава в любую погоду, отекшее лицо, заплывшие глаза, морщинистые веки. «Стараться не двигаться, пусть кожа отдыхает, или двигаться очень медленно» – маленькая мумия с золотым голосом, кукла, которая не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Девочка стоит на коленях перед алтарем, который соорудила перед зеркалом, руки соединены в мольбе, бинты, повязки, в зеркале ее отражение наполовину скрыто фигурой Девы Марии. Ave Maria звучит очень по-домашнему: тоненький голосок выводит слова молитвы, тянет литанию, в то время изуродованные пальцы скользят по четкам, перебирая сияющие жемчужины. Трюмо стоит в простенке между окон, которые выходят прямо на улицу.

Ora pro nobis pecatoribus.

Молись за нас, грешных.

Эта молитва, произносимая слабым голоском, обращена к деревянной фигурке: девочка просит избавить ее от страданий, дать ей новую кожу, подарить сон. На заднем плане за этим майским алтарем возвышаются высокие заводские печи, тонкие трубы, из которых валит черный дым и вырываются ацетиленовые всполохи: день в самом разгаре, но небо подернуто желтоватой дымкой, как декорация в съемочном павильоне; и днем, и ночью на небе вспыхивают красные, багровые искры, как будто включена лампа накаливания, а отсветы ее пламени отражаются в речной воде. А внизу, на улице, под этим самым алтарем, два раза в день появляется армия шахтеров – они шагают молчаливые, гордые и суровые, их лица черны и блестят от пота, на лбу укреплена лампочка, свои каски они несут в руках. Кажется, что они медленно идут на войну, слышен лишь шорох их уставших ног, некоторым из них уготовано умереть от рака легких, и можно подумать, что девочка молится и за них… Маленькая розово-голубая Святая Дева среди майской сирени реет над этим городом как хоругвь.

Маленькая музыкантша часто едет в трамвае через весь полуразрушенный город в полной темноте: ей шесть или семь, река Саар, дома со слепыми фасадами, двери и окна, забитые досками, мост с рельсами, по которым идут поезда из-за Рейна во Францию, Форбах совсем близко, потом четверть часа пешком – она обходит старый замок, задняя стена которого нависает над пропастью, поднимается по старой лестнице: в одной руке – портфель с партитурами, в другой – коробка сигар, звонит в дверь к Вальтеру Гизекингу – двадцать пять сигар за урок. Школа Гизекинга, она совсем новая, современная, основана на релаксации, гибкости, на запоминании партитуры, что улучшает автоматизм. Партитура в голове – вся сонатина целиком: нотные знаки, цифры, ключи на линейках, их пять, по числу проволок. В просторной гостиной, обставленной в буржуазном духе, над двумя «Стейнвеями» огромная картина в старой золоченой лепной раме – масло, голландская школа: трехмачтовое парусное судно на бушующих серо-черных пенных волнах и чернильное небо, оно наводит ужас даже там, в темноте, на картине; сумрак этот еще больше подчеркивает одинокая маленькая лампочка, освещающая страницы развернутой партитуры, между роялями прохаживается учитель: высокий, улыбающийся, в элегантном костюме, он сейчас проверяет урок, который играют его лучшие ученики, Musterschüler[22]– они и сами концертируют, по воскресеньям на волнах радио Саарбрюккена: «Руку не напрягать, кисть свободна… Главное, не форсируйте звук». Пальцы свободно ложатся на клавиши, контролируемая мягкость движения автомата, акробатика на месте, у этой школы, которая проповедовала свободную игру, как у всего нового, был свой непризнанный пророк, основоположница, пианистка – Клара Шуман… но в то время! женщина! и, кроме того, в тени такого знаменитого мужа!.. Прекрасное лицо с правильными чертами, совершенный овал, чувственные губы, большие черные глаза, тонкая кисея шейной косынки на обнаженных плечах, тесемка, шнурок, как витая струна рояля, и еще один шнурок, идущий через лоб, поддерживает по обеим сторонам лица два бандо черных как смоль волос, они чуть выбиваются из прически и завитками падают на шею – романтическая героиня мечтаний Эдгара По. Это лицо можно лицезреть на купюре в 100 немецких марок, и даже дважды: один раз в медальоне, и второй – как водяной знак, чтобы отличить фальшивки, это лицо пущено в оборот, оно разменивается, переходит из рук в руки, каждый день по сто раз. «Не напрягайте кисть… Свободно!.. Расслабьтесь… Свободная кисть». Учитель поднимает вытянутую руку маленькой музыкантши на уровень плеча, потом отпускает ее, и рука падает, как неживая, рука бездушной марионетки, заставляющей петь струны.