Читать книгу "Серпантин - Александр Мильштейн"

«Это — как если б я снимал „Записки князя Нехлюдова“, — подумал Доплер, — не в Люцерне... Да, он — не итальянец... Бывший научный сотрудник... Судя по взгляду, старший... Или ведущий...» Когда он подошёл, Доплер сказал: «Я куплю. Сколько стоит?» «Сколько не жалко». Доплер достал из кошелька купюру и тут вдруг заметил, что все спешно садятся в поезд. «Простите, — сказал он, — но если я буду слушать песню, я здесь останусь... Нет-нет, деньги ваши, всего доброго, до свиданья!» Доплер запрыгнул на подножку и помахал оттуда рукой. Человек в штормовке стоял с гитарой наизготовку и смотрел вслед уходящему поезду.

Доплер пошёл по тамбуру, остановился, расправил носком туфли завернувшуюся дорожку. Он почему-то медлил идти в купе. Мысленно он шёл ещё по платформе... Выкрикивая: «Вот вы, девушка, знаете, что женщина без прошлого — это всё равно что мужчина без будущего? Купите себе прошлое!»

Сначала он думал, что это можно сделать, просто показав ей фильмы. Не всё, но какую-то часть. Он, конечно, не надеялся, что Лена сможет всё осилить... И при первом же просмотре понял, что был прав: Лена просто уснула, положив голову к нему на плечо...

Доплер долго сидел, не шелохнувшись, смотрел на экран и думал, что все эти фильмы теперь — всё равно что его воспоминания. Или даже не воспоминания, а старые сны, их теперь никто не может увидеть, кроме него самого...

Лена отчаянно оправдывалась: «Я всегда засыпаю во время сеанса. Любого, даже если он мне очень нравится. Не только перед телеком, я и в кинотеатре засыпаю всегда, середину поэтому никогда не вижу, только начало и ещё иногда — конец...» Доплер смеялся и говорил: «Глупенькая, это же на самом деле ужасно старые и скучные ленты. Смотреть их только потому, что я их снимал, не стоит. Всё, что в них осталось, это разве что фон. В сущности, его я и хотел тебе показать. Сопки вокруг Тихой бухты, скалы под Новым Светом... Ты же никогда не была на море... Знаешь, сколько фильмов было снято на фоне тех скал? Больше двухсот».

— Ты?!

— Да нет, я имею в виду: всего. Моих восемь.

— Тоже не слабо... Доплер, а зачем ты говоришь, что только море и сопки? А как же актёры, не говоря уже о твоей режиссуре?

— Всё выцвело, выдохлось, испарилось. Всё. Осталось только то, что я тебе сказал... Знаешь, один японец, я сейчас забыл фамилию, делает такие снимки: ставит камеру в кинотеатре с выдержкой, равной продолжительности сеанса. Или чуть больше, потому что на негативе в процессе что-то отображается... Как будто треки элементарных частиц... Это зрители приходят, рассаживаются, экран наполняется... Догадайся, что в итоге получается. На фотографии.

— Я не знаю. Ну что?

— Пустые кресла и белый экран... Он потом ещё делал морскую серию. Тысячи фотографий морской глади...

— Но ты ведь не японец, Доплер.

— Слушай, я сейчас подумал — зачем нам смотреть на кусочки скал, обрубленные рамкой? Если мы можем увидеть их целиком?

— Что ты имеешь в виду?

— Что мы завтра едем туда, где это снималось! Я хочу всё заново увидеть — вместе с тобой.

Доплер стоял в тамбуре у приоткрытого окна, ветер играл с его длинными седыми прядями. За окном быстро темнело. «На самолёте иногда можно обогнать ночь», — подумал он.

Но это был поезд, и Доплер уже замечал огоньки, как-то рано вспыхнувшие, казалось, посреди голой степи... Или что-то там было перед этим, какие-то хутора... Быстро ставшие невидимками... Ещё только смеркалось, а они уже превратились в огненные многоточия...

«Приедем к морю, — думал Доплер, — и не надо больше этих слов... Ну да, первый импульс был такой, увидеть всё заново... Её глазами... Не отхлёстанными плёткой дней...»

Доплер дёрнул ручку, дверь купе отъехала.

— В одном рассказе моего знакомого писателя... — сказал Доплер прежде, чем подумать.

И понял, что снова начал говорить то, о чём только что решил больше не говорить.

— Какого писателя? — обернулась она, не дождавшись продолжения его фразы. — У тебя ведь много знакомых.

— Попова. Ты права, есть ещё один Попов... И даже не один... Да, так вот: сценариста приглашают делать игровой фильм из уже отснятого материала. Какие-то ребятки, получив деньги, провели на них чуть ли не два года в Крыму, или на Кавказе, снимая всё, что движется. Им там хорошо было, солнце, девки, море, ну что ещё... Пока деньги не кончились. Или когда осталось совсем чуть-чуть. Они тогда опомнились и на это чуть-чуть наняли сценариста, в задачу которого входило из километров плёнки сделать художественный фильм.

— Убрать всё лишнее? Типа монтаж. Нет?

— Но доведённое до предела, это приобретает метафорический смысл.

— Ну, может быть.

— А мы с тобой движемся в прямо противоположном направлении!

— Я уже говорила, Доплер... Я ещё маленькая для таких взрослых затей.

— Скажи тогда уже: старческих.

— Доплер, всё хорошо. Прекрасная идея... Просто жить на воле, долой камеру... Только не надо столько об этом говорить. А то я буду думать, что ты таки да едешь снимать очередное кино, и все эти разговоры — это такой обскурантизм... Как в том анекдоте: «Вы лжёте, Хаймович, вы таки да едете в Бердичев!»

— Твои «таки»...

— Мои? Аки-паки, Доплер! По-моему, это твои... Ты же мне и рассказал этот анекдот. Ты скажи наконец, в чём состоял твой эффект?

— Который из них? У меня их было много.

— Главный! Названный в твою честь.

— А, это... Это вообще из другой оперы. Из волновой физики. Я тут совершенно ни при чём.

— Но что это такое, ты можешь сказать?

— Повышение частоты волны... При приближении источника к наблюдателю... Или что-то в таком духе... Я уже не помню!

— И где это видно в твоих фильмах?

— А нигде. И никак не надо понимать. Просто один известный кинокритик блеснул в статье остатками своего физического образования. Так и пошло с тех пор. Надо было бы говорить о «стиле Доплера», не правда ли? Но с его лёгкой руки все всегда говорили только об «эффекте». То есть это просто синомим стиля...

— А может, эффект всё-таки был, а ты мне не хочешь его выдавать?

— Ты сегодня какая-то подозрительная... Нет никакого эффекта... По крайней мере, в фильмах Доплера... А твоё «таки да» напомнило мне сейчас другой анекдот.

— Какой?

— Китайский. В юности он думал, что горы — это горы, реки — это реки... Потом понял, что реки — не реки и горы — не горы... А в старости понял, что реки — это таки да реки. А горы — таки да...

— Не смешно.

— ... горы. Да? Ну, допустим, что нас обманули... Или себя обманули тихоречивые старцы, завещавшие нам лишь туман для обмана... Просветлённость — всего лишь обдуманное тупоумие... Мудрость — знание мёртвых тайн, бесполезных во мраке, в который они всматривались... Поэтому говорите не о мудрости стариков, но об их слабоумии...