Читать книгу "Поэтесса. Короткий роман - Николай Удальцов"

Я уверен, что это не проблема искусства. Скорее, это – проблема авторов.

Да и эпатаж – это, в конце концов, всего лишь попытка дурака привлечь внимание к своей глупости.

Когда мне говорят, что куча грязного белья на подиуме – это современное искусство, я вспоминаю, что к пятницам у меня в ванной собирается такая масса этих шедевров, что впору нью-Лувр открывать. И брать по десять евро за вход.

О том, что я сам готов заплатить за то, чтобы этого бардака никто не увидел, я обычно не говорю, но не верю, что кучу мусора воспринимают как шедевр избранные.

Если только этих избранных не из той же кучи мусора выбирали.

– Это – современное искусство, – заявил мне на каком-то очередном «биенале» человек, работавший на этом сборе ведущим.

– Я не знаю, искусство это или нет.

Но думаю, что точно знаю, что оно не современное, а безвреме́́нное.

– Почему?

– Потому что, по-моему, оно одинаково бессмысленно и ненужно в любое время…

– …Может, ты, – сказала мне однажды журналистка Анастасия, – просто слишком культурен для современного искусства?

Потом немного помолчала и добавила:

– А может, современная культура недостаточно культурна для тебя?

Когда я повторяю что-то подобное, меня обычно спрашивают:

– Так что же выходит: современного искусства нет? – В ответ я пожимаю плечами и повожу головой из стороны в сторону:

– Оно должно быть…

…Даже если его нет.

– Ну и что же тогда такое – современное искусство?

– Современное искусство – это искусство, способное сказать что-то новое современному человеку.

И еще, современное искусство – способное рассказать о своем времени интересней и умнее, а значит, лучше, чем время само рассказывает о себе…

– …А тебя понимает большинство? – спрашивают меня время от времени.

Вопрос этот так себе, не головоломка. Но ответить я не могу.

Потому, что не могу объяснить, что для творчества не бывает большинства…

4

– …Ты не забыл, что сегодня у нас подготовка к встрече с «классиком»?

Я уже позвонила ему, – Лариса вернула меня в сегодня, прервав мою интервенцию в прошлое.

– Не рано? – вздохнул я. Классики в моем представлении должны иметь крепкий, долгий сон людей, которым не в чем себя упрекнуть.

– Ничего, – сказала Лариса, – подошел к телефону сам.

– Ну и чем он занят?

– Столбит себе место на пьедестале перед восторженными массами.

Во мне сразу возник лучезарный образ «классика». Хотя я и понимал, что смеяться над теми, кто достиг по-настоящему больших успехов, не только легко, но и неприлично.

– Может, доставить ему восторг масс в письменном виде? – спросил я после фрагментной паузы, но Лариса отреагировала на мой энтузиазм скептически: – А не перебьется?

– Ну, что же, возрадуемся встрече с классиком устно, – удовлетворенно перевел дыхание я. – Жаль, что не удастся пообщаться персонально. Это была хоть и откровенная, но все-таки искренняя ложь. Уже и не лицемерие, а так, игнорирование факта…

…Вообще-то наш классик был явлением скучным, и сам навязал нам себя. Классики как праздники: иногда приятны, но всегда навязчивы.

Но он пообещал телевидение.

И потому, если бы нам пришлось везти ему формальное письменное приглашение – то это приглашение пришлось бы везти мне.

А мне этого не хотелось.

Не потому, что мне было лень вставать и ехать – на подъем я человек легкий. И не потому, что я не люблю наших классиков.

Просто наши великие слишком беззастенчиво заставляют любить себя еще при жизни.

Этого я не люблю.

И не люблю тех, кто это любит.

В конце концов – это просто не честно…

– Ой! Подожди! – воскликнула Лариса на другом конце телефонной проволоки.

И я едва не вздрогнул:

– Что случилось?

– На плиту кастрюлю поставила и забыла.

Не вставай пока.

Подумай.

Я тебе перезвоню, – крикнула мне в трубку Лариса, и у меня появилась возможность выбирать – о чем подумать.

И этот выбор определился ситуацией…

…Моя собственная неспособность стать классиком стала мне очевидна уже давно.

Наверное, потому, что, хотя делаю я глупости почти так же часто, как классики, по крайней мере среднего калибра – говорить глупости я стараюсь значительно реже.

А у классиков говорить глупости считается пренепременнейшим атрибутом классицизма.

Этикеткой – некоторой помесью между фирменностью и ценой.

Конечно, классиков нужно знать, изучать и уважать. Их только всерьез воспринимать не надо.

Взять хотя бы паяцствующего графа, улыбающегося мне сейчас с литографии на стене, бывшего, кстати, в обиходе занудливейшим человеком, до колик в боку надоедавшим крестьянам своими пугаловскими потугами пахать землю. И выглядевшего на меже в лаптях так же глупо и дико, как его крестьяне выглядели бы в светских салонах обеих столиц, замечательно описанных графом во время отдыха от хождения по народу. Парадоксально, и он прекрасно доказал это – можно быть великим дворянским писателем и при этом считать, что помещик принесет пользу тем, что сам станет таскаться за сохой по полю.

Да что там – писательство. Можно быть просто хорошим человеком, но при этом думать, что цивилизация себе исчерпала. И считать, что человечество должно вернуться «в природу».

Единственная фраза графа, претендующая на афористичность: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные – несчастны по-своему» – если и верна, то, по крайней мере, с точностью до наоборот: «Все несчастные несчастны одинаково, а все счастливые – счастливы по-разному».

Кстати, именно разнообразие счастья, кроме всего прочего, делает людей полигамными.

А уверенность в том, что война – это противоестественное человеческому существу явление, говорит лишь о том, что за землепашеством графу просто некогда было заглянуть в учебник истории. Он бы легко убедился в том, что более естественного занятия, чем грабить и убивать друг друга, люди отродясь не знали.

Граф оказался человеком непровиденциальным.

Во всем.

В том числе и в том, что проповедовал непротивление злу.

Ведь непротивление злу – это прежде всего неосуждение зла…

…Бородатый граф довольно ехидно перемигивается с другим классиком, тоже, впрочем, бородатым.

Они у меня на стене рядом, и перемигиваться им легко.

Впрочем, с человеком, сказавшим, что красота спасет мир, перемигиваться легко даже неклассику.