Читать книгу "Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Владимир Контровский"

Гать соорудили быстро, хотя попотеть пришлось. Но не зря — батарея простояла на острове всю зиму, регулярно стреляла, а немцы в ответ методично обкладывали снарядами берега болота — точность их звукоуловителей была невысокой.

* * *

За сентябрьские бои Павел был представлен к ордену Красного Знамени. Лейтенант помнил, как горели немецкие танки, подожженные снарядами его батареи, и знал, что честно заслужил эту награду. И он хотел получить этот орден не только как опаленный войной солдат, но и как любой двадцатилетний мальчишка, мечтавший о подвигах.

В июле, в городе Вологде, где молодые лейтенанты-артиллеристы ждали отправки на фронт, случилась с Дементьевым первая любовь — предметом его страсти стала медсестра из расположенного там госпиталя. Павел пару раз провожал ее домой, прихватив с собой палку, чтобы отбиваться от собак, которых этой части Вологды было видимо-невидимо, но очень скоро любовь кончилась, так и не начавшись. Как-то раз Павел увидел свою возлюбленную под руку с выздоравливающим офицером, на груди которого поблескивал орден Красного Знамени, и понял, что ловить ему уже нечего. А тут еще его приятель, лейтенант Михайлов, с которым отвергнутый воздыхатель поделился своим «горем», вместо сочувствия долго донимал несостоявшегося Ромео романсами о несчастной любви, а под занавес изрек:

— Видишь, Паша, какое значение имеет в наше время боевая награда? Будь у тебя хотя бы медаль, разве случился бы с тобой такой конфуз? Нет, надо срочно на фронт, а то немцев скоро разобьют, все ордена достанутся другим героям, а нас с тобой девушки будут обходить стороной.

Однако орден лейтенант Дементьев так и не получил. На то была своя причина, и звали эту причину комиссар полка Вайнштейн.

К политработникам Павел относился скептически. Как и все мальчишки поколения двадцатых, он восхищался комиссарами гражданской, с пением «Интернационала» геройски умиравшими под белогвардейскими шашками, но реальные политруки оказались немножко иными людьми. На вопросы солдат, почему Красная Армия отступает и сдает врагу город за городом, они отводили глаза, отмалчивались или рассказывали о «внезапном нападении» и о «подавляющем численном превосходстве немецко-фашистских захватчиков». Дементьев, от природы смышленый и развитый парень, не находил логики в этих объяснениях. «Внезапное нападение» случилось в июне, а советские войска продолжали пятиться и три, и четыре, и пять месяцев спустя. И не понимал молодой лейтенант, что же это за внезапное нападение такое, одним махом сокрушившее армию огромной страны, жившей с песней «Если завтра война, если завтра в поход». И насчет численного превосходства врага у него сложилось свое мнение: Павел видел, что немцы воюют не числом, а умением, и что их вполне можно бить, если противопоставить их умению свое, которого, увы, слишком часто не хватало. После всего этого Дементьев, выросший в крестьянской семье, привыкший к честности и остро чуявший фальшь, уже не мог относиться всерьез к комиссарам сорок первого года, так не похожим на книжных комиссаров года восемнадцатого.

Конечно, были политруки, не щадившие себя в бою и честно делившие с солдатами все тяготы войны, однако частенько попадались среди них и другие экземпляры. В основной своей массе политработники были полными дилетантами в военном деле, и хорошо, если они это понимали и ограничивались только лишь «политико-воспитательной работой с личным составом». Но когда обуреваемый амбициями комиссар лез в то, в чем он ни уха, ни рыла, это нередко оборачивалось немалой кровью. Положение усугублялось тем, что единоначалия в Красной Армии фактически не существовало: любой приказ командира должен был быть скреплен подписью комиссара, без которой этот приказ не имел силы.

Вайнштейн принадлежал к категории людей, страдающих повышенной самооценкой. Заявившись однажды на батарею Дементьева, он долго осматривал островок, а потом вдруг вздумал учинить Павлу экзамен.

— Как будешь действовать, лейтенант, если с фронта появятся немецкие танки? — спросил он свысока.

Павел обстоятельно изложил несколько вариантов, заготовленных им на случай боя и с танками, и с пехотой противника, однако все его «углы обстрела», «зоны поражения» и прочую артиллерийскую премудрость Вайнштейн пропустил мимо ушей, поскольку она не укладывалась в его сознании.

— Так, лейтенант, — подытожил комиссар, с трудом дослушав доклад. — От каждого орудия надо сделать отдельную гать, чтобы в случае опасности быстро вывезти пушки в тыл.

— Я не собираюсь отступать, — сдержанно ответил Дементьев. — Здесь мы хорошо замаскированы, а на дороге батарею в момент расщелкает немецкая авиация. У нас есть одна гать, этого достаточно. А если делать мосты от каждого орудия, это будет слишком заметно с воздуха.

— Ты не умничай, а выполняй! — комиссар побагровел.

— Я буду делать то, что считаю нужным, — твердо заявил Павел. — Я отвечаю за своих людей и за свои орудия!

В пылу спора он случайно коснулся кобры пистолета, и Вайнштейн, заметивший это движение, истолковал его по-своему.

— Мальчишка… — зло прошипел он, а потом бочком отступил, резво вскочил на коня и покинул батарею.

Дементьев вытер вспотевший лоб. Он вновь почувствовал молчаливое одобрение солдат, видевших эту сцену, и был готов отстаивать свою правоту перед кем угодно, хоть и понимал, что его горячность может выйти ему боком. И вышла — мстительный Вайнштейн вычеркнул строптивого лейтенанта из наградных списков.

* * *

Пришла зима, холодная и голодная. Немецкие снаряды и бомбы падали теперь куда реже, но голод был рядом, и от этого врага не спрятаться было в сырых землянках, тускло освещаемых похожим на лезвие ножа пламенем коптилок из снарядных гильз или тлеющими фитилями из телефонного провода, к утру покрывавших изможденные лица солдат густым слоем сажи. От голода кружились головы; люди вываривали мясо павших лошадей и жадно глотали воздушно-мягкую безвкусную массу, и праздничным блюдом казался суп из ворон, на которых шла настоящая охота. Бойцы, похожие на бледные ходячие тени, мерзли в летних шинелях и сапогах — телогрейки, ушанки и валенки подвезли только в январе сорок второго, когда немцев выбили из Тихвина, — но бросали и бросали в чавкающие затворами орудийные утробы полупудовые унитары, в кровь обдирая руки о холодный металл.

А немцы, сытые и здоровые, зачастили по ночам на наш передний край. Они резали часовых, брали пленных и швыряли гранаты в блиндажи, а однажды ухитрились угнать из расположения пехотного батальона соракапятимиллиметровую пушку: выгнали из землянки сонный расчет и под дулами автоматов заставили его впрячься в лямки и тащить орудие на себе.

После такого конфуза на весь фронт начальство рвало и метало, поверяя бдительность боевого охранения. Исполненному служебного рвения комиссару батареи показалось, что ездовые недостаточно рьяно исполняют приказ командования о повышении бдительности, и он решил устроить им проверку.

Дождавшись, когда часовой отошел задать корм отощавшим лошадям, ретивый политрук прокрался в землянку, вытащил пистолет и в слабом свете печурки заорал: