Читать книгу "Последний мамонт - Владимир Березин"

Ещё несколько лет назад, когда в выстуженном зале ленинградского музея он глядел в глаза мамонту, Еськов назначил ему встречу.

Встреча была не с ним, давно жившим в Ленинграде и набитым соломой таксидермиста, а с другим — невидимым мамонтом, что всё ещё бродит по Северу.

Он был невидим и не найден, он был неощутим, но Еськов знал, что он есть — где-то там, последний мамонт земли.

Ради этого Еськов мог поступиться биологией и сменять её на науку о камнях.

Он уже давно учил книги с другого факультета, и некоторые геологи прямо говорили, что мёртвые гиганты прошлого укажут на месторождения пятилетки.

Против месторождений он ничего не имел, это была годная цена за то, чтобы ему позволили искать мамонта.

И поэтому, когда он двинется на Север кружным путём через Владивосток, будет жить в нём план перемены участи.

Когда Еськов вместе со своими товарищами отбил у немцев город Пушкин, иначе говоря — Царское Село, то с удивлением узнал, что в войну там умер один знаменитый писатель его детства.

И вот совершенно случайно в этом городе под Ленинградом Еськов прочитал короткий рассказ этого писателя. Писатель был популярен вовсе не из-за этого маленького текста, его любили за большие романы с летающими и водоплавающими людьми, но тут речь шла о мамонте.

А при слове «мамонт» Еськов делал стойку даже в военные годы.

В начале рассказа он обнаружил, что герой-палеонтолог летит на север, где нашли рогатого мамонта. И не просто на север, а на остров Врангеля. Летел палеонтолог не просто так, а на электрическом самолёте — «только что вступила в эксплуатацию первая воздушная линия электропланов, пользующихся электроэнергией, передаваемой по воздуху без проводов».

Дальше начиналась физика, Еськову не очень интересная, и прочие тайны материи.

Но тут в его голове случилась сцепка — остров Врангеля и мамонт.

Мамонт в этом рассказе в итоге оказался лишней деталью — это друзья палеонтолога выманивали его с Материка к себе на остров, в итоге предъявив ему череп коровы.

Рассказ был не про мамонтов, а про электролёты, но каждый находит свои путевые карты в особых местах. Места эти причудливы, и угадать их заранее невозможно.

На Север, на Север, кружным путём именно на Север, к островам в океане, где Еськова должен ждать последний мамонт.

Пусть даже он будет размером с корову.

На первом курсе Еськов в первый раз испытал обиду учёного. Это была не трагедия Галилея, конечно, но всё же трагедия.

Еськов обнаружил в трофейных изданиях, что привозили в университет валом, рисунки древнего человека. Среди них были фигуры мамонта из французской пещеры Руфиньяк. Там была чёткая деталь — специальная шишка под хвостом.

Еськова поразило то, что тысячелетия на стене был нарисован мамонт с анальным клапаном — специальной анальной складкой, вернее — двумя складками, хвостовой и анальной, которые смыкаясь, прикрывали мамонта от холода в самом интимном месте.

Эту складку потом нашли у Берёзовского мамонта, но Еськова восхитило именно то, как связан мир и как поворот линии на стене, сделанный неизвестным художником, в шкуре точно следует объекту палеонтологии. Это всё было описано зоологом Заленским ещё лет сорок назад, но связь вещей воодушевляла Еськова — значит, всё ненайденное будет найдено, непонятое — объяснено, и всё встанет в единую гармоническую картину мира.

Однако его выдал приятель, протрепавшись о восторге Еськова в общежитии. И два курса Еськова звали за глаза «анальный клапан». А потом — ничего, кличка стесалась, провалилась, исчезла куда-то — видимо, оттого, что Еськов не обращал на это внимания.

Так часто бывает с кличками — с ними невозможно бороться, они отпадут сами, как короста, а уж если приклеятся навсегда, так тому и быть.

Значит, таков тебе знак и знамение.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Москвич в Магадане. Приём у начальства, академик в бараке, потусторонний мир, перспективы мамонтоведения на Севере, человек Михалыч и чёрные ангелы декабря

Магадан, осень 1950

59°34′00″ с. ш. 150°48′00″ в. д.

Из порта Находка Еськов плыл на теплоходе «Ильич». «Ильич» был огромен и пах свежей краской — потому что он был сперва никакой не «Ильич», а «Генрих Геринг». Как его ни красили, огромные стальные буквы немецкого имени так и остались видны.

«Генрих — Ильич» шёл на Магадан.

Там сошёл с трапа обычный человек — москвич-биолог Еськов, а вот на следующий день проснулся в общежитии совсем другой человек — сотрудник Дальстроя Еськов.

И было это так: пришёл московский человек в красивое здание с белыми колоннами, пришёл, стуча московскими башмаками по деревянному тротуару. Отсидел очередь и начал излагать своё дело.

Он излагал его громко и чётко, потому что за четыре года войны выучил, что начальство не любит длинных докладов. У начальства таких, как Еськов, много, а начальство одно.

И сначала всё шло как по маслу — так однажды было, когда одного генерала занесло в полный мартовским снегом окоп капитана Еськова. И такой вышел у Еськова доклад, что любо-дорого. А генерал вдруг переменил свой план — и генералу приятно, потому что думает, что он сам придумал остроумный ход, и Еськов не в обиде, потому что не лезть ему с бойцами на высоту снизу вверх прямо на пулемёт. А славы полководца Еськову не надо.

Вот что значит грамотный доклад.

И тут Еськов начал хорошо и продолжил славно — и про себя рассказал, и геологию с палеонтологией связал, и про тафономию ввернул.

Но человек в генеральском кителе, что сидел перед ним, вдруг выставил вперёд пятерню:

— На! Смотри!

И он загнул мизинец:

— Олово! Раз!

Загнул безымянный:

— Вольфрам! Два!

Он загнул третий и рявкнул:

— Кобальт! Три!

Указательный палец пришёлся на уран, четвёртый по счёту, прозвучавший в кабинете глухо, будто эхо особой и строгой тайны, и, наконец, был загнут последний, большой палец. Голос человека в генеральском кителе прозвучал почти ласково:

— Золото! Это пять! Где, парень, тут твои дохлые ископаемые? Дальстрой — это металлические ископаемые, а не биологические останки. Нефть и угли нас не интересуют — по крайней мере, пока. Нас интересуют кобальт и вольфрам, уран и золото, нас интересует касситерит, и твоя тафономия никому не нужна. Ишь, кладбищелогия! Да и была бы нужна, так тафономия твоя тут ни при чём — сорок тысяч лет твоим мамонтам, а нефти — пятьдесят миллионов, это как минимум. А так-то — и вовсе триста.

Человек в штатском тихо сказал:

— Харченко просил. Пусти парня, сын Харченко вместе с ним служил, на руках у него умер. Пусти его, путь едет. Он ведь к нам мимо плана пришёл, что тебе, жалко, что ль? Пусти, Валентин Александрович, Харченко нас просил.