Читать книгу "Последний мамонт - Владимир Березин"

В углу притаилось чучело человека. Многие принимали его за охранника, а ещё более было страшно, что он время от времени свистел сусликом и ухал выпью — за ним стоял шкаф-магнитофон, усеянный именными кнопками зверья и птиц.

Вообще, тут был мир чучел — тысячи чучел наводняли это здание. Одна из родственниц ежа, специфическая родственница-землеройка, оказалась скверного характера и весьма ядовита. Ёжи, кстати, жили в центре Москвы, в простенках старых деревянных домов. Змея вцепилась в задницу пойманной ею летучей мыши и была выдана за дракона. Она зависла над страницами «Истории змей и драконов» Альдрованди, 1640-го, между прочим, года.

На маленькой запертой двери было написано мелко «Зв. 01».

Другой бы подумал, что за ней скрывалось загадочное промежуточное звено, которое требовали предъявить Дарвина. Но Еськов знал, что там должен сидеть библиотекарь Лазарчук, да вот не сидит.

А стало быть, нужно его ждать и от нечего делать разглядывать экспонаты.

Над маленькой дверью висела картина филетической эволюции.

На картине одно зверьё плавно переходило в другое: «Меритерий — фиомия — гомфотерий — овернский мастодонт — мастодонт Орсона и, наконец, южный слон».

Под ними в витрине были навалены зубы хоботных.

В этом углу, где сваливали не вошедшие в основную экспозицию предметы, вообще было интересно. Был тут слепок черепа нелетающей птицы диатримы и яйцо эпиорниса.

Рядом с продавленным креслом Еськов обнаружил ящик с немецкой коллекцией тараканов и стал думать о той ненависти, что вызывал таракан у всех. И больше — о том страхе и неприязни, которые вызывали у людей, видевших многое, тараканы. Его соотечественники видели смерть и познали ужас смерти, на их глазах рушился было мир, а потом создавался новый, а таракан был всё равно им омерзителен, и всё так же визжали женщины на коммунальных кухнях.

Враг на плакатах всегда был похож на насекомое. «Правда, — подумал Еськов, — разницы между насекомыми и членистоногими обычный гражданин не видит. И видеть не обязан: что ему до насекомых как класса членистоногих, высшего типа беспозвоночных животных. На кухне эти тонкости стираются и можно употреблять любое слово — всё едино. Всё едино для совокупности хитина и какой-нибудь отвратительной жидкости внутри. К тому же, как всякая чужая популяция — и насекомых в том числе, враг многочисленен. И плодится он всегда иным способом — страшнее, когда он вылупляется из яиц. Это подчёркивает его „чужесть“ человечьему племени.

Враг похож на таракана, а тараканы — биологически совершенные существа, и оттого к ним — ксенофобия у человека. Тараканы не мутируют и не эволюционируют. Простому человеку даже непонятно, сколько живёт таракан. У Брема по этому поводу, кажется, ничего не написано. Какова его смерть — естественная, а не от удара тапочком? Есть, правда, крысы, но и они бывали в сказках мудрыми помощниками. А уж таракан — никогда».

Еськов видел в детских магазинах множество плюшевых тигров, но невозможно там было найти плюшевого таракана. Нет ни одного свидетельства смерти человека от лап тараканов, но вот от лап и когтей тигра погибло множество.

Еськов сам подивился своей лихости и помотал головой.

Но место было такое — там на полу стояло еще несколько человеческих голов вкупе с обезьяньими — человек в этом музее был не совсем уместен, но тут он не играл собственной роли, а иллюстрировал учение Дарвина.

Губастый кроманьонец был удивительно похож на одного сержанта, которого хорошо знал Еськов по фронту. Как писали реконструкторы, были у него, как и у чёрного бюста, «некоторые признаки экваториального типа».

А в 1949 году в Дольни Вестонице нашли череп женщины средних лет. Волосы ее были собраны в конский хвост — реконструкторы просто повторили прическу женской статуэтки с этой же стоянки. Прототипу этого бюста было двадцать пять тысяч лет, но Еськову женщина смутно кого-то напоминала.

Он напрягся, перебирая события этого длинного дня, и понял: лицо женщины из клана охотников на мамонтов было точь-в-точь таким же, как лицо секретарши академика Харченко.

Еськов еще раз взглянул в глаза гипсовой голове, зачем-то покрашенной в черный цвет.

Да, точно, это она. Один в один. И как странно, что и все эти неоантропы были красивы.

Не то что палеантропы с их низкими лбами.

Еще Еськов подумал, что мамонтов убивали красивые люди. Но это, впрочем, было спорно — наверняка современникам просто приятнее смотреть на лица, схожие с их собственными. А эти европейцы, вылепленные профессором Герасимовым, были удивительно похожи на современных граждан.

А женщина из демократической Чехословакии, которая не знала ничего о своем будущем гражданстве, ни о демократии, ни о тирании, вообще ни о чем, что произойдет после нее за долгие тысячи лет, действительно была удивительно похожа на секретаршу академика со старорежимной фамилией.

Сейчас эта секретарша уже вернулась домой и пила чай под портретом отца в академической шапочке.

Отец умер в блокаду, и могила его была неизвестна, точно так же как могилы многих ее родственников.

Один из них и вовсе был похоронен по частям, но из этого соткана совсем иная история.

И вот плыла над Москвой летняя ночь.

Еськов сидел на кухне, а сверху над ним висел чёрный блин репродуктора.

Чёрнота доверительно говорила с Еськовым.

— …И в том и в другом случае наука перестает быть наукой, или превращаясь в беспочвенные умствования, или же схоластически и неверно освещая сложные и противоречивые явления с какой-то одной стороны. Указанные особенности палеонтологии приводят к тому, что при формальном, безыдейном развитии исследований разрыв между двумя основными способами подхода к вымершим организмам усугубляется и приходит в тупик, в противоречие с теми возможностями, какими вообще располагает данная наука. Такое состояние характерно в настоящий момент для зарубежной палеонтологии. Там исследователи или хватаются за формулы морганистской генетики, ища в них выхода и не считаясь совершенно с конкретным фоном геологической истории, или же объявляют палеонтологию «жалкой» наукой, пригодной только для того, чтобы помогать геологам устанавливать последовательность напластования горных пород, составлять геологические разрезы.

Еськов слушал чёрную тарелку внимательно, как демона из другого мира. Вдруг чёрный круг издал такой звук, который получается, когда на раскалённую сковородку случайно плеснуть воды. Но это был мужественный прибор, и, оправившись, он закончил:

— И то и другое направление сходятся в общем тупике признания непознаваемости мира, бессилия науки дать материалистическое объяснение всей великой восходящей лестнице развития живых существ. Диалектическая марксистская философия дает советской палеонтологии, как и всем другим наукам, возможность избежать тупиков формального мышления и схоластики.

Да, подумал Еськов, наверное, в этом ключ — это я использую для начальства.