Читать книгу "Кромешная ночь - Джим Томпсон"

Если предположить, что Малый Бигер жив и с тех пор не изменился, то это безобидный с виду мужчина маленького роста — чуть больше полутора метров при весе килограммов сорок пять. Из-за слабого зрения носит очки с толстыми стеклами. Предположительно болен туберкулезом. У него очень плохие зубы, щербатый рот. Раздражителен, очень неглуп, курит и пьет умеренно. По нашим оценкам, сейчас ему должно быть лет тридцать — тридцать пять, но выглядел он всегда моложе своих лет.

Несмотря на не слишком презентабельную внешность, Малый Бигер умеет располагать к себе людей, особенно женщин…

Я отложил журнал. Сел, сбросил башмаки на удлиняющей рост «манной каше». Подошел к трюмо, наклонил зеркало ниже и открыл рот. Вынул верхнюю и нижнюю вставные челюсти. Приподнял одно веко, другое, извлек контактные линзы.

Постоял немного еще, осмотрел себя в целом. Мне понравился мой загар, понравилось то, как я раздался, прибавил в весе. Кашлянул, посмотрел на платок, но увиденное там мне понравилось уже меньше.

Я снова лег, размышляя о том, что за здоровьем надо последить, и, кстати, вот: не будет ли мне вредно с нею трахаться?

Я закрыл глаза, подумал о ней… о нем… о Боссе… о Кувшин-Варене… об этой паршивой, рвотного цвета халабуде с голым двором и скрипучим крылечком и… Да, кстати, между прочим: калитка.

Мои глаза открылись, но я их тут же снова прикрыл. С этой калиткой надо что-то делать. А то пойдет кто-нибудь мимо — не ровён час, зацепится, одежду порвет…

3

С мистером Кендалом (вторым их квартирантом) я встретился на лестнице, спускаясь к обеду. Это был старый пень из тех, что с детства имеют начальственную осанку; мужчина этой породы сохранит значительный вид, даже выползая из-под двери общественного сортира, где его заперли. Он сказал, что весьма рад знакомству и почтет за честь содействовать моему обустройству в Пиердейле. Я поблагодарил.

— Я тут насчет работы думал, — сказал он по пути в комнату, служившую столовой. — С приездом вы, конечно, припозднились, это усложняет дело. Практически все места с неполным рабочим днем уже заняты. Но я взгляну — может, подыщу для вас что-нибудь у себя в пекарне; у нас, между прочим, студентов больше, чем на любом другом предприятии в городе. Не исключено — глядишь, что-нибудь и подвернется.

— Мне бы не хотелось заставлять вас из-за меня беспокоиться, — сказал я.

— Да какое тут беспокойство? Мы все-таки соседи, а кроме того… О, миссис Уинрой, как это красиво смотрится!

— Спасибо. — Она скривила губы, дунув на лезущую в глаз прядь волос. — А пора уже и на вкус попробовать. Скоро ли явится Джейк, все равно один бог знает.

Все сели. Мистер Кендал полностью взял на себя труд распорядителя: передавал, накладывал, тогда как хозяйка сидела, откинувшись в кресле, и обмахивалась ладонью. Насчет того, чтобы соорудить обед по-быстрому, она, оказывается, не шутила. Выскочила, видимо, в магазин да и набрала там первых попавшихся консервов.

Обед не был плох, вы не подумайте. Она накупила кучу всего, причем лучшего качества. Просто, если бы она хоть слегка приложила руки, получилось бы в два раза лучше и в два раза дешевле.

Мистер Кендал отведал спаржи и сказал, что она бесподобна. Попробовал кильку, импортных сардин и консервированный язык и тоже каждый раз хвалил. Приложил к губам салфетку, и, я думал, ее он тоже похвалит. Или разразится развернутым славословием по поводу несказанного качества хозяйского консервного ножа. Но нет, вместо этого вдруг повернулся и, склонив голову набок, посмотрел на дверь.

— Должно быть, это Руфь, — сказал он через мгновенье. — Верно я говорю, миссис Уинрой?

Миссис Уинрой послушала. Кивнула. Облегченно перевела дух.

— Слава богу, — просветлев, выговорила она. — А я уж боялась, что она там еще на день застрянет.

— Руфь — это молодая леди, которая здесь работает, — пояснил мне мистер Кендал. — Она тоже студентка колледжа. Очень славная девушка, весьма достойная.

— Правда? — счел возможным усомниться я. — Может, мне не следует этого говорить, но на мой слух… у нее погуливает поршень.

Старый пень посмотрел на меня без выражения. Миссис Уинрой коротко хохотнула.

— Да нет же, глупенький! — сказала она. — Машина не ее, ее папаши — «Па», как она его называет. Он ее увозит и привозит обратно, когда она ездит навещать родных на ферме.

В тоне миссис Уинрой мельком прозвучало что-то пародийное; правда, едва ли злое, скорее насмешливо-высокомерное.

Автомобиль остановился перед домом. Дверца открылась и закрылась (с дребезжащим лязгом), после чего мужской голос сказал: «Ну, пока, Руфь, береги себя», после чего постукивание поршня в изношенном цилиндре возобновилось и автомобиль уехал.

Скрипнула калитка. Послышались шаги на дорожке — странные: шаг — и тут же удар, этакий шаг с прихлопом. Странные шаги двинулись по дорожке — то есть не шаги, конечно, а она, эта самая Руфь, странными шагами одолела дорожку (шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук), поднялась на крыльцо (шаг-стук, шаг-стук) и пошла по веранде.

Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.

— Бедная девочка, — понизив голос, сказал он.

Миссис Уинрой, извинившись, встала.

Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел — вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.

На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, — маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа — убиться можно!

У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.

Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует — опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.

Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.

— Ц-ц-ц, — произнес он.

По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.

— Как жаль! Такая славная девушка!