Читать книгу "Презумпция невиновности - Ева Львова"

– Борис Устинович, – хмуро ответил за меня Борька, раздосадованный поведением племянницы.

– Еще раз простите нас за Вику, – взмолилась я, забирая подписанный экземпляр и передавая его Борьке. Все-таки он мужчина, вот пусть и носит увесистые биографические фолианты, мне в сумке и толстенного «Шантарама» хватает. – И дайте, пожалуйста, программку.

– Дети есть дети, – протянула программку администратор и улыбнулась понимающей улыбкой.

Тем временем подошли новые покупатели, с интересом посматривая на рекламные проспекты и книги. Я кинула неуверенный взгляд на визитку, покоящуюся рядом с ручкой на столе, и решила не забирать – пусть лежит.

* * *

Места оказались и в самом деле прекрасные – в первом ряду прямо перед стоящей на сцене глинобитной лачужкой, в которой, должно быть, по замыслу режиссера обитал Аладдин. Остальное пространство сцены было стилизовано под арабский дворик с дувалом и небольшим прудиком прямо перед хижиной. По зеркальной глади пруда скользили лебеди – черный и белый, и над всей этой идиллией под высоченным потолком плыли почти настоящие облака.

Откинувшись на спинку кресла и вытянув перед собой ноги так, что они уперлись в бортик сферической сцены, Вика сноровисто метала в рот попкорн, доставая его двумя пальцами из широкого ведерка, и без особого интереса рассматривала лебедей, ожидая начала представления. Борька напряженно изучал программку, а я листала купленную в фойе книгу. И вдруг одна фотография привлекла мое внимание. Дряхлый старик сидел в инвалидном кресле, а из подписи под снимком следовало, что это Казимир Крестовский в последние годы жизни. Надо же, а я и не знала, что на старости лет иллюзионист передвигался в инвалидной коляске! Интересно, что с ним случилось? Должно быть, покалечился во время выступления, ну да подробности можно узнать из воспоминаний Регины Казимировны. Припомнив старушку-администратора, я загрустила. Честно говоря, мне до сих пор было не по себе от нашего общения. Как бы я хотела рассказать Регине Крестовской, что иллюзариум для меня – кусочек детства, что я люблю его так же, как сад Малютина, в котором играла в войнушку с друзьями из класса. Но теперь, когда у дочери великого артиста сложилось о нас определенное мнение, это было в принципе невозможно. Жаль, что так по-дурацки получилось!

В зале начал гаснуть свет, заиграла негромкая восточная музыка, и из хижины вышла ярко накрашенная женщина в длинных одеждах. В руках у нее была плетеная корзина размером с мусорный бак. Женщина опустилась на корточки рядом с прудом и принялась мыть тарелки, доставая их из корзины. Следом за тарелками настала очередь старого медного кувшина, который матушка Аладдина в соответствии со сказочными канонами стала тереть песком. После пяти секунд напряженной работы небо над сценой почернело, загрохотал гром, сверкнули молнии, и из кувшина пополз белый дым, принимая форму джинна. Испуганная женщина вытряхнула из корзины остатки грязной посуды и забралась в освободившуюся плетеную тару. Между тем дымный джинн рос, мужал и как бы обретал вес и плоть, становясь все больше и выше, пока, наконец, не уперся макушкой в «небо». Запрокинув голову, он дико захохотал, и от его инфернального смеха поднялся страшный ветер, подхвативший корзину и поднявший ее в воздух. Над корзиной как по мановению волшебной палочки появился оранжевый воздушный шар, поднимавшийся все выше и выше. Тем временем непогода на сцене усиливалась. Из почерневшей тучи хлынул дождь, щедро орошая хижину, сложенный из камней дувал, корзину и женщину, выглядывающую из нее. Приспособление напоминало дирижабль, которым, по сути, оно и являлось. Когда «дирижабль» достиг «неба», джинн простер руки и гулко прогрохотал, изрыгая пламя:

– Я раб лампы! Повелевай и приказывай, о моя госпожа!

Вырвавшееся из пасти джинна пламя коснулось шара, он ярко вспыхнул, точно спичка, и огненной птицей рухнул вниз, увлекая за собой полыхающую корзину. Корзина загорелась так стремительно, что никто не успел понять, что же произошло, и только истошный крик артистки не оставлял сомнений, что случившееся – кошмарная трагедия, а не постановочный трюк. Под испуганные возгласы зрителей горящая корзина рухнула рядом с прудом, напугав лебедей, шарахнувшихся от огненного факела в разные стороны. В следующую секунду на сцену выскочили сотрудники театра с огнетушителями и ведрами, пытаясь потушить зарождающийся пожар. Запахло горелой резиной и чем-то еще крайне неприятным. Едкий дым резал глаза, щипал нос и вызывал надсадный кашель. В рядах началась паника. Толкаясь в проходах, родители торопились вывести из зала детей, мимо нас бегали перепуганные люди, закрывая дыхательные пути носовыми платками, и только Вика продолжала невозмутимо поедать попкорн.

– Вот это круто, – одобрительно прочавкала она, не отрывая завороженного взгляда от сцены. – Даже покруче, чем на концерте «Рамштайна»! Жалко только не показали, как тетка сгорела. Надо им сказать, чтобы в следующий раз корзину делали прозрачной.

Я покосилась на Викторию и подумала, что девочке необходимо познакомиться с моей бабушкой – только Ида Глебовна способна повлиять на это маленькое чудовище. Некогда бабушка работала в спецотделе «Сигма», где специализировалась на изучении девиантного поведения у детей и подростков. К слову сказать, я и сама не подарок, генетика у меня – будь здоров, ибо мама моя в раннем детстве вытолкнула в окно собственного родителя за то, что он не купил ей желанную игрушку, а про папашу вообще разговор отдельный. Мой биологический папочка – законченный аферист не только по профессии, но и по велению души. Николай Николаевич Жакетов попортил немало крови нашей семье, но в настоящее время он обитает за границей, обделывая свои грязные делишки то ли в Израиле, то ли в Штатах[4]. К счастью, жизнь сложилась таким образом, что воспитанием моим занимались не бедовые родители, а бабушка с дедом. Быть может, поэтому я и выросла вполне приличным человеком – во всяком случае, я так о себе думаю. Глядя на Вику, я понимала, что если ей кто-то и сможет помочь, то только моя уникальная бабушка.

* * *

– Ну, все, подъем, – скомандовал Борис, хлопая Викторию по спине, отчего поднесенная ко рту попкорнина выскочила у девочки из рук и шлепнулась на пол. – Уходим отсюда.

– Да ну, лучше подождем, когда все свалят, а то фиг пролезешь, – лениво отмахнулась Вика, запуская руку в картонное ведро и вынимая новую порцию попкорна.

Высыпав горстку в рот, девочка, не отрываясь, смотрела, как артисты, потушив огонь, толпятся перед корзиной с обгоревшим телом коллеги, как мечется по сцене носатый взлохмаченный господин с красивой седой прядью в каштановых волосах и, пачкая сажей отлично сшитый костюм, кричит:

– Что, черти, наделали! Чуть театр не сожгли! Динка погибла! Теперь проверками замучают! Черти!

Приехавшая на место происшествия опергруппа оградила полосатыми лентами сцену, и эксперт принялся собирать улики, внимательно исследуя остатки дирижабля, а оперативники приступили к опросу свидетелей. Вдруг среди фигур полицейских мелькнул бородатый тип, показавшийся мне странно знакомым.