Читать книгу "Вендетта - Оноре де Бальзак"

— Джиневра, вы упадете! — вскрикнула Лора.

Все девушки оглянулись на неосторожную подругу. Джиневра пошатнулась, но страх, что к ней подойдут, вернул ей мужество; усилием воли собрав все свои силы и восстановив равновесие, она повернулась к Лоре и, раскачивая табурет, сказала изменившимся голосом:

— Вот пустяки! Здесь чувствуешь себя устойчивее, чем на троне!

Она поспешила отдернуть штору, спрыгнуть на пол, отодвинула стол и стул подальше от перегородки, вернулась на свое место у мольберта и сделала еще несколько попыток найти нужное освещение. Работа над картиной ее ничуть не занимала; она задалась целью приблизиться к чулану, у двери которого в конце концов и уселась. Затем, сохраняя полное молчание, стала смешивать краски на палитре. Сидя на этом месте, она теперь отчетливо расслышала тихий звук, накануне пробудивший в ней такое жгучее любопытство и давший ее юному воображению пищу для самых различных догадок. Она сразу распознала сильное и ровное дыхание только что увиденного ею спящего человека. Ее любопытство было удовлетворено сверх всяких ожиданий, но теперь она чувствовала на себе бремя огромной ответственности: сквозь щель в перегородке ей удалось разглядеть в скудно освещенном чулане кивер с императорским орлом, а на походной кровати — фигуру в мундире офицера наполеоновской гвардии. Джиневра угадала все: Сервен прятал у себя осужденного. Ее бросило в дрожь при мысли, что кто-нибудь подойдет посмотреть на ее картину и услышит дыхание или чересчур громкий вздох несчастного офицера, как довелось самой Джиневре на предыдущем уроке. Она решила остаться, у двери в чулан и положиться на свою ловкость в поединке с судьбой.

«Лучше мне быть здесь, — думала она, — и предотвратить какую-нибудь роковую случайность, чем оставить бедного узника на произвол чьего-то легкомыслия».

В этом-то и заключалась разгадка мнимого равнодушия Джиневры к тому, что потревожили ее мольберт; в глубине души она была в восторге от этого, получив возможность таким сравнительно простым и естественным способом удовлетворить свое любопытство; да к тому же она сейчас была слишком занята другим, чтобы задумываться над причинами своего переселения.

Нет ничего обиднее для девушек, как, впрочем, и для всех людей, чем видеть, что их злобная выходка, оскорбление или колкость не возымели действия, встретили презрение того, к кому они обращены. Тогда оскорбителям кажется, что их ненависть к врагу вырастает настолько же, насколько он сам оказался их выше. Поведение Джиневры стало загадкой для всех ее товарок. И друзья и враги ее были удивлены в равной мере: за ней признавали все добродетели, кроме одной — прощения обид. Правда, Джиневре редко представлялся случай проявить эту недобрую черту характера в повседневной жизни мастерской, однако примеры ее злопамятства и непреклонности оставили глубокий след в воображении соучениц.

Перебрав в уме немало догадок, мадемуазель Роген кончила тем, что увидела в молчании итальянки величие души превыше всяких похвал, и предводительствуемый ею кружок задумал, по ее наущению, посрамить аристократию мастерской. Девушки преуспели в этом, обрушив на «скамьи правых» огонь сарказмов и повергнув в прах гордыню аристократок. Приход г-жи Сервен положил конец этому состязанию, целью которого было больнее уязвить самолюбие противника.

Однако с той проницательностью, что всегда сопутствует злобе, Амели наблюдала, анализировала и делала свои выводы относительно необычайной рассеянности Джиневры, мешавшей ей прислушиваться к язвительно-учтивому диспуту, предметом которого была она сама. Роковые последствия мести Матильды Роген и ее подруг кружку Амели Тирион сказались в том, что юные ультрароялистки начали доискиваться причин молчания Джиневры Пьомбо. Прекрасная итальянка стала центром всеобщего внимания, за ней шпионили и враги и друзья. Весьма трудно скрыть волнение, даже самое незначительное, и чувство, самое мимолетное, от пятнадцати любопытных и праздных девушек, которые только и ждут возможности пустить в ход хитрость и ум, чтобы разгадывать тайны, создавать и распутывать интриги, и которые сами так искусно умеют придать любое значение малейшему жесту, взгляду и слову, что в конце концов разберутся в их подлинном смысле и у другой сверстницы. Вот почему тайна Джиневры скоро оказалась под угрозой.

Приход г-жи Сервен послужил антрактом в драме, которая под сурдинку разыгрывалась в тайниках сердца этих молодых девушек, говоривших о своих чувствах, мыслях и одержанных над противницами победах иносказательно, а иногда с помощью лукавого взгляда, жеста, даже молчания, подчас более выразительного, чем слова. Войдя в мастерскую, г-жа Сервен сразу же посмотрела на дверь, у которой сидела Джиневра. В такую минуту ее взгляд не мог остаться незамеченным. Если сначала никто из учениц не обратил на него внимания, то мадемуазель Тирион впоследствии вспомнила этот взгляд, и ей стали понятны и недоверие, и страх, и растерянность, отразившиеся во взгляде г-жи Сервен, в котором мелькнуло какое-то загадочное выражение.

— Сударыни, — сказала она, — господин Сервен сегодня не может прийти.

Затем она подошла по очереди ко всем ученицам, сказав каждой из них какую-нибудь любезность и получив в ответ многословные изъявления нежности, которую женщины умеют выразить одновременно и интонацией, и взглядом, и жестом. Она быстро добралась до Джиневры, тщетно стараясь справиться с охватившей ее тревогой. Итальянка и жена художника обменялись дружеским кивком, не сказав друг другу ни слова: Джиневра молча работала, г-жа Сервен молча наблюдала ее работу. Дыхание спящего офицера было ясно слышно, но г-жа Сервен словно бы ничего не замечала и так искусно владела собой, что Джиневра едва не заподозрила ее в умышленной глухоте.

Но незнакомец вдруг пошевелился, кровать заскрипела, Джиневра пристально посмотрела на г-жу Сервен, а та, не поведя бровью, сказала:

— Ваша копия не уступает оригиналу. Если бы мне пришлось выбирать между ними, я была бы в большом затруднении.

«Сервен не посвятил жену в свою тайну», — подумала Джиневра и, ответив на любезность г-жи Сервен улыбкой, выражавшей вежливое недоверие, вполголоса запела одну из тех канцонетт, что поют на ее родине.

Прилежная итальянка поет за работой! Это было так необычно, что все девушки оглянулись на нее с изумлением. Впоследствии канцонетта Джиневры послужила одной из улик, подтверждавших предположения ее высоконравственных клеветников.

Госпожа Сервен вскоре ушла, и занятия закончились без особых происшествий. Джиневра сделала вид, что решила еще поработать, и ждала, пока уйдут ее товарки, но невольно выдала свое желание остаться одной, поглядывая с худо скрытым нетерпением на неторопливо собиравшихся учениц. За эти немногие часы мадемуазель Тирион прониклась смертельной ненавистью к той, которая превосходила ее во всем, и вражье чутье подсказало ей, что за мнимым прилежанием соперницы кроется тайна. Она не раз замечала, с каким напряженным вниманием Джиневра прислушивается к чему-то, чего другие не слышат. Когда же она увидела выражение глаз Джиневры, ее точно осенило. Уйдя из мастерской после всех, она спустилась вниз, к г-же Сервен, немного поболтала с нею, затем, прикинувшись, что забыла наверху сумочку, на цыпочках поднялась в мастерскую и увидела Джиневру, которая, взобравшись на свой наспех сооруженный помост, так была поглощена созерцанием неизвестного офицера, что не расслышала тихих шагов Амели.