Читать книгу "Подмастерье палача - Виктор Иванович Тюрин"

ибо вовек милость Его.

Все разом замолчали, уставившись на меня, а кое-кто, как я заметил, даже перекрестился.

"Что это сейчас было?! — вопрос самому себе был задан, но подвергнуть анализу пока необъяснимый феномен мне помешал купец с бородкой.

— Он латынь знает. Может бежал из монастыря? — сделал он свое, весьма неожиданное для меня, предположение, причем обратился с этим вопросом не ко мне, а к своему компаньону. В ответ тот только пожал худыми плечами.

— Нет, господин, — неожиданно возразил ему старший охранник. — Этот человек не монах, уж больно руки у него гладкие, к тому же он поджарый и жилистый, как уличный акробат.

— Фигляр?! — снова оживился народ. — Жонглер! Покажи нам фокусы! Спляши! Эй, прокатись колесом!

Идиотские выкрики взрослых людей, ведущих себя, как дети, неожиданно разозли меня. На моем внешнем виде это никак не отразилось, я даже сумел растянуть губы в резиновой улыбке. Все опять веселились, сыпались шутки, даже губы купцов кривились в легкой улыбке. Один только старший охранник не улыбался, задумчиво глядя на меня.

— А может он студент университета? — вдруг неожиданно предположил он.

Все разом замолчали и выжидающе уставились на меня.

"Вы идиоты? Вам же русским языком сказано, что я память потерял".

Говорить, понятное дело, ничего не стал, а просто снова пожал плечами.

— Так мы это сейчас легко проверим, — с торжеством в голосе, вдруг сказал торговец с иконкой на шапке. Теперь все внимание людей сосредоточилось на купце. Тот наклонился, пошарил в сумке, лежавшей у него под ногами, потом осторожно достал скрученный лист бумаги.

— Подойди ко мне.

Я встал, подошел и осторожно взял свиток. Развернул. Сердце радостно всколыхнулось, когда понял, что могу это прочитать, правда, с определенным трудом, из-за странной каллиграфии. Запинаясь, прочитал несколько строчек.

— Умеет. Точно студент. Грамотный, — вразнобой подтвердило мое умение сразу несколько человек.

Я отдал свиток, который купец сразу спрятал в свою сумку. Если до этого на меня смотрели не без настороженности, то теперь в глазах людей появилось уважительное любопытство. Я умел то, что не умели они, но при этом все равно у меня не было того, чему эти люди поклонялись — знатности, богатства и власти.

— Вот, а я что говорил, — раздался голос Франсуа, в его голосе были слышны нотки торжества.

Не успел народ признать меня студентом, как неожиданно раздался возглас "повара": — Похлебка поспела!

Люди, мгновенно прервав обсуждения, сразу загремели посудой. Я получил вместе со всеми миску густой похлебки, в которой даже плавали пятна жира, кусок сыра и серого хлеба. Честно говоря, я даже не успел полностью ощутить вкус супа, как моя миска показала дно. Добавочной порции мне не дали, так как остальные едоки были голодны не менее меня, поэтому кроме стакана пива, больше я к ужину ничего не получил. После окончания ужина, меня и парня отправили мыть котел и посуду.

Когда мы вернулись, уже окончательно стемнело и многие уже спали, оглашая ночную тишину переливистым храпом. Купцы, в отличие от остальных обозников, лежащих на земле, забрались в свой возок и сейчас о чем-то тихо говорили. Я лег поближе к догорающему костру и глядя на угольки, стал анализировать свою первую встречу с аборигенами. Они приняли меня в свою компанию и сами поверили в легенду, которую для меня и сложили.

"Наивность? Не похоже. Все они люди взрослые, с определенным жизненным опытом. Тут, скорее всего, действует ограниченность сознания и узость кругозора, а дальше они не лезут. Да и зачем, если все остальное им заменяет вера в бога. Так что здесь все, более или менее, логично. Даже с именем соглашусь. Обозначавшее его личность и намертво вбитое в сознание, оно могло сохраниться, но вот откуда выпрыгнула целая фраза на латинском языке? Или это говорит о том, что память прежнего хозяина частично сохранилась? Но почему именно латынь, а не какие-нибудь детские воспоминания? Может, я действительно беглый монах… или все же студент-богослов?".

Рано утром, после завтрака, состоявшем из невообразимого месива, где главным ингредиентом были бобы, мы отправились в путь, а спустя час выехали на большой торговый путь. Интерес людей ко мне уже пропал, да и какой смысл разговаривать с человеком, который отвечал одно и тоже: не помню.

Когда утренняя прохлада ушла, дорожная пыль, поднятая копытами лошадей, лезущая в рот и в глаза, заставила людей окончательно замолчать. Купцы, сидя в своем возке, которым правил мальчишка, уже давно дремали.

Все это время я шел сбоку от одной из телег, на которой сидел возчик, разговорчивый молодой парень, по имени Жак, которому пыль не мешала болтать языком. Он и стал для меня источником основной информации. Обрадовавшись слушателю, он без умолку рассказывал о своих пьянках и бабах, но при этом быстро переключался, чтобы ответить на мои вопросы, правда, каждый раз, корчил удивленную рожу, словно говоря, ну как можно не знать таких простых вещей.

По обеим сторонам дороги тянулись поля и виноградники, на которых виднелись сгорбленные фигурки крестьян, одетых в серую ряднину, но при этом я отметил цветные заплаты на их одежде. Красные, зеленые, желтые. Удивило, конечно, но спрашивать не стал, у меня и так хватало вопросов, причем куда более существенных. Например, что за странная толпа, бредущая нам навстречу?

Путешественники были одеты в грубые рубахи и штаны, шли босиком и опираясь на посохи. Их лица, впрочем, как и наши, покрытые серой дорожной пылью, делали путников неотличимыми друг от друга. У каждого через плечо висела большая тряпичная сумка, сшитая из мешковины, а на головных уборах приколото множество оловянных блях с изображениями святых, но помимо этого у многих на одежде я видел пришитые значки. Когда люди подались в сторону, освобождая нам дорогу, Жак пренебрежительно бросил: — Ишь, какие! Хотят быть святее святых. Шалишь, не получится.

— Паломники? — высказал я догадку, что сразу было подтверждено кивком возчика. — А что у них пришито на одежде?

— Это знаки посещения святых мест. Их многие монастыри продают или дарят. Скажу честно, по мне так это глупость ходить по святым местам. Конечно, если тебе нужно исцелиться от тяжелой болезни и нет другого выхода, как надеяться на божью милость, то, наверно, можно пойти в другой город и помолиться мощам святого, который исцеляет такие болезни. Вот только даже в этом случае я пойду в церковь и буду молить господа о ниспослании мне помощи. Знаешь, почему я так сделаю?

Жак явно, по-детски, хотел, чтобы я его спросил.

— Почему?

— Наш священник в своей проповеди как-то сказал: для